В театре кукол Сергея Образцова был невероятно популярный спектакль «Божественная комедия». И там один из моментов, вызывавший наибольший восторг публики, был, когда Господь Бог изгонял Адама и Еву из Рая, то он таким вредным голосом говорил: «А рожать, между прочим, будешь в муках,» — на что Ева отвечала: «Потерпим». Это всегда вызывало аплодисменты и смех.
Но действительно, терпеть, как мы знаем, приходилось и приходится множеству поколений женщин уже в течение многих и многих сотен тысяч лет. Есть такая интересная версия, но я не биолог, и мне трудно судить, насколько она оправдана, есть версия о том, что болезненность родов началась после того, как наши предки освоили прямохождение. То есть пока обезьяны ходили на четырех конечностях или по крайней мере резко согнувшись, тазовые кости были шире, рожать было легче. Потом люди выпрямились. Ценой прямохождения стало уменьшение таза и более болезненные роды.
Есть другая версия, тоже не берусь судить, но, во всяком случае, есть предположение, что пока люди занимались охотой и собирательством, то тоже женщинам рожать было легче. А вот развилось земледелие, люди стали лучше есть. Младенцы оказались побольше, и рожать стало тяжелее. А сторонники этой теории основываются на том, что в захоронениях земледельческой эпохи находят больше останков младенцев совсем новорожденных, чем у охотников и собирателей. Но насколько это так, не знаю. Может быть, просто археологи меньше находят следов.
Но, во всяком случае, то, что сегодня рожать нелегко, это, наверное, понятно всем, и было понятно всегда. Причём надо понять такую вещь: тот момент, когда ребёнок появляется на свет, всегда был окружён разнообразными чувствами. Был окружён страхом, конечно. Смертность рожениц и новорожденных до последних веков оставалась очень-очень большой.
Мы можем вспомнить литературу XIX века: в каждом втором романе, наверное, действует вдовец с детьми. Почему? Потому что женщины умирали от родов очень и очень часто. Помимо страха, одновременно с ожиданием, с радостью по поводу того, что появится новый человечек, было ощущение невероятной важности того, что происходит — это переход от одного состояния в другое.
Это переход, как написал один фольклорист, от неживого к живому. Вот появляется некое существо, это ещё не человек, это ещё непонятно кто. Он должен появиться. Иногда, как мы знаем, его появление на свет занимает много-много часов.
Обряды, облегчавшие женщинам роды, были совершенно у всех народов. Самые разнообразные приметы, самые разнообразные, иногда странные обычаи. Причём удивительным образом они иногда совпадают в разных концах света.
У многих славянских народов считалось, что женщина должна рожать молча. Опять же, чтобы не слышали, вроде бы как чтобы не слышали соседи, или, может быть, духи, какие-то силы особые.
Удивительным образом в некоторых частях Индии тоже женщин всячески убеждают, что она ни в коем случае не должна не то что кричать, ни издавать никаких звуков.
У жителей Самуа и жителей разных концов Европы считалось, что если женщина долго не может родить, то надо развязать все возможные узлы, не должно быть узлов на поясе, не должны быть никакие верёвки завязанными, ничего.
Вот если всё развязано, то легче будет родить. Это более-менее понятно. Это такая магия простейшая, подобное подобным. Пока всё сильно завязано, ребёнок не выйдет на свободу. Но существовало ещё огромное количество иногда смешных, иногда удивительных примет.
Знаменитый специалист по славянскому фольклору Дмитрий Константинович Зеленин собрал огромное количество совершенно удивительных обрядов и обычаев. Вот позволю себе немножечко прочитать.
«Приближение родов и сами роды роженица тщательно скрывает. Существует твёрдое убеждение, что родовые муки будут тем сильнее, чем больше людей узнает о происходящем разрешении от бремени».
Ну, про это мы уже сказали, наиболее тщательно это скрывают от незамужних девушек, в особенности от старых дев, а также от хитрых и злых людей, которые могут причинить вред, испортить, сглазить.
Вот интересно, что совершенно в другом обществе, в викторианской Англии тоже не полагалось говорить о родах, но объяснения давали совершенно другие — это нечто неприличное. Как вообще можно такое упомянуть? До последнего момента говорилось, что женщина нездорова, что её мутит, что она плохо себя чувствует. Сказать даже, что она беременна в XIX веке в Англии в городских слоях, скажем так, — это было нечто совершенно непристойное. Вообще обсуждать даже с мужем такое — это женское дело, муж не должен такое знать.
Удивительным образом в славянских племенах тоже многие мужа выгоняли.
Так пересекаются представления Англии XIX века и древней Руси. Необходимость скрывать распространяется не только на людей, но и на рожающих животных. И нередко бывает так, что хозяин дома нарочно приглашает в гости какого-либо доброжелательного человека на то время, пока его корова или другое животное не разрешится благополучно от бремени. То есть даже про корову не надо рассказывать. Местом для родов очень часто избирается нежилое помещение: баня, хлев и тому подобное. Нередко рожают в поле во время работы. Но об этом мы слышали не раз. Но это, конечно, происходило из-за того, что на Руси роды не считались чем-то, что даёт женщине поблажку. Перед родами, рожает, потом родила и пошла дальше работать.
А вот роды в бане или в хлеву – это очень интересные вещи. Баня – это постройка, в которой нет икон. Баня – это постройка, где, как считалось, разные, в более позднее время будут говорить, злые духи живут: там чёрт может появиться или банник, который может навредить. Вот человек снимает крест перед тем, как идёт в баню. И тут что-то происходит. Но на самом деле это означает, что это место, где древние языческие духи заправляют всем, и туда, конечно, женщина отправляется.
Кстати, особое место тоже для этого волшебного перехода, для этого поразительного момента возникновения новой жизни, например, у эскимосов известно, что муж отдельное готовил такое место, выкладывал ветками, где жена должна была рожать.
У многих других народов тоже женщина рожала в каком-то совершенно особом месте.
В случае тяжёлых родов прибегают к магическим средствам. Все присутствующие, не исключая самой роженицы, снимают пояса, расстёгивают воротники, развязывает все узлы, расплетают косы, открывают печные заслонки, все замки, двери и сундуки. В особенно тяжёлых случаях просят священника раскрыть в церкви царские врата. Роженицу заставляют ходить. Ужас. Прежде всего её трижды обводят вокруг стола в избе, затем велят перешагнуть через метлу, коромысло, дугу, через мужа роженицы, лежащего вниз лицом на пороге, и через его штаны.
В самых тяжёлых случаях её подвешивают за ноги. Кстати, похоже, Маргарет Мид – знаменитая исследовательница детства на островах южных морей, которая наблюдала очень много обычаев, связанных с женщинами, девочками на Самуа. Она описывала, что там тоже могут дергать за ноги, например. Роженице суют также в рот кончик косы, дают ей есть вшей и прибегают к различным другим способам, чтобы вызвать рвоту и испуг. Её заставляют также напрячь мускулы, дуя в пустую бутылку, велят повиснуть на руках, ухватившись за привязанную к балке верёвку, и тому подобное. Присутствие мужа не обязательно, и роль его в большинстве случаев пассивна. Здесь очень сильно всё различается…
Сегодня, как мы знаем, модный тренд — мужья должны присутствовать при родах. Это считается очень полезным и для роженицы, для ребёнка, для мужа.
Мы знаем, например, тоже по литературе, как в XIX веке мужей не пускали к роженице, но можно вспомнить сцену в «Войне и мире», где князь Андрей в ужасе ждёт, когда же родится его ребёнок, и не понимает, что за крики доносятся страшные.
Кстати, во многих местах предпочитали повивальных бабок докторам, опять же, потому что это женщины. Ну, как бы роды – это женское дело. Бывали цивилизация где, наоборот, мужья всячески присутствовали. Вот, что нам пишет Зеленин:
«У белорусов кое-где можно обнаружить явные пережитки древних обычаев. Пока длятся роды, муж роженицы издает стоны, надев женское платье или юбку, а иногда повязав голову платком».
То есть он как бы страдает вместе с ней.
Широко распространено представление, что родовые муки можно перенести с женщины на её мужа. Если бы.
Некоторые колдуны с помощью своего колдовства могут устроить так, что вместо роженицы родовые муки придётся испытывать мужу. Это следует обеспечить уже во время свадьбы.
О белорусах рассказывают такой случай: один молодой муж признал авторитет своей жены выше своего, и это следовало продемонстрировать уже во время свадьбы. Женщина должна была трижды перекувырнуться через своего мужа. Считалось, что таким образом как раз муж берёт на себя заранее страдания, которые жена будет испытывать во время родов.
В Ельнинском уезде Смоленской губернии был отмечен такой обычай: к гениталиям мужа, лежащего на полатях, привязывали длинную нитку, свободный конец которой свисал к ложу роженицы. Когда роженица начинала стонать от боли, сидевшая около неё повивальная бабка дёргала нитку, и это вызывало невольные стоны мужа. Обычаев ещё невероятное количество.
В некоторых местах муж поит роженицу водой из своего рта, иногда мужа заставляли трижды проползти между ногами стоящей роженицы. Для ускорения и облегчения тяжёлых родов на порог и на углы стола сыплют соль. Тоже очень интересная везь: почему на порог? Ну, вроде бы чтобы облегчить выход ребёнку. С другой стороны порог – это всегда место, где живут духи. Мы знаем обычаи. До сих пор почему-то считается, что нельзя передавать вещи через порог. Мы знаем же, человек, уже вышедший из дома и вернувшийся, должен, так скажем, посмотреть в зеркало, иначе пути не будет. Всё это связано с вот этими духами порога. Посыпают соль, очевидно, чтобы как-то их, может быть, умилостивить, повлиять на них. Точно так же, как край стола, который посыпают, край — это всегда место, где какая-то сверхъестественная сила находится.
Кое-где мажут живот роженицы кровью белого петуха и так далее и так далее, и тому подобное.
Особую роль, конечно, играет выход плаценты, детское место. Казалось бы, ну, это часть, медицинская часть процесса родов. После того, как появился ребёнок, выходит плацента. Однако с ней связано огромное количество по всему миру разных обрядов. Её хранят, иногда её закапывают в землю, как будто бы…
Вот тоже есть такая версия, что это как будто бы разрывается связь ребёнка с другим миром, с неживым миром — он теперь в мире живых, а плаценту хоронят. А ребёнок, наоборот, приходит в этот мир, Он приходит в этот мир, и совершаются обряды, тоже связаные с его, скажем так, очеловечиванием. Трудно нам сегодня представить.
В нашем представлении: вот появился маленький ребёнок, он уже человечек. Это такая радость, это так хорошо.
С точки зрения самых разных древних цивилизаций, он ещё совсем не человек. Он ещё долго не будет человеком. Это тоже нам тяжело сегодня понять. Но ясно, как это объясняется.
Детская смертность была огромна. И в какой-то мере, наверное, это просто психологическая защита. Невозможно уже воспринимать как человечка то существо, которое с очень большой вероятностью может ещё не выжить. Это принимало разные формы в разных местах.
Иногда оттягивали процесс крещения. Вроде бы, с одной стороны, надо быстрее крестить ребёнка, чтобы душа его попала в рай, а в то же время, вот если крестить, он будет уже как будто человек. А так пока непонятно что. Долго не давали имя в разных цивилизациях, но в то же время с момента родов начинается постепенное приобщение ребёнка к миру живых. Что происходит?
Его моют. Понятно, это вроде бы совершенно ясная, объяснимая вещь с точки зрения гигиены. В тоже время это его омывание водой, это тоже он приобретает человеческий вид в какой-то мере. Его оборачивают в пелёнку, в какую-то ткань — тоже это его первая одежда. Он уже не принадлежит миру природы, он принадлежит миру людей. Очень во многих самых разных, кстати, от достаточно архаических и до современных культур предполагалось, что отец должен взять ребёнка в руки — это, во-первых, такое признание своего отцовства, признание связи с ребёнком, принятие его в семью, в общину. Иногда отец сразу же нарекает его именем. Когда человечек получает имя — это ещё один очень важный шаг.
Неслучайно имя часто бывает связано с предками. Неслучайно бывает несколько имён. Скажем, если ребёнок сильно болеет, есть культуры, в которых ему меняют имя. Говорят, имя дали неправильно. Иногда дают секретное имя, которое нельзя никому называть, или там, скажем, только матери можно. Или только мужчинам можно, а женщинам нельзя. Во всяком случае, конечно, наречение именем – это очень сложный, тоже такой таинственный обряд. Он делает уже человека личностью в какой-то мере. Особые совершенно обряды, связанные с роженицами.
Вот здесь самые разные варианты есть. Бывает, как на Руси: родила — давай иди теперь дальше занимайся делами.
Вот Маргарет Мид наблюдала примерно то же самое на Самоа. Там как раз роженицу ни от кого не прячут, все присутствуют при этом важном деле. Потом ребёнок родился — особенно никто на него внимания не обращает, но он будет при матери. Выживет – хорошо, а мать тут же встаёт, загадочно это для меня, но однако Маргарет Мид наблюдала это неоднократно, мать тут же встаёт и начинает заниматься своими делами.
Есть совершенно другое дело. Женщина должна какое-то количество времени провести в отдалении от всех. Это можно объяснить тоже просто — она должна полежать, она должна отдохнуть, она должна прийти в себя. Всё понятно. Но за этим, конечно, тоже стоят очень древние представления. Должно произойти очищение женщины. Её могут окуривать дымом, там, можжевеловым. Особенно можжевельник всегда считался таким очищающим, волшебным растением. Она может просто какое-то время оставаться вдалеке, но ей главное не выходить на улицу, не выходить из того места, где ты защищена какими-то домашними духами, иконами, вот чем-то, чем-то ещё.
Скажем, ещё когда мои дети были маленькие, бабушка моя говорила, до месяца нельзя приглашать гостей, чтобы смотрели на детей. Сегодня, в общем, этот обычай уже уходит, но понятно, что это было воспроизведение тоже древних представлений. Этот маленький человечек, как и его мать, они очень уязвимы. И поэтому кто-то придёт — это значит, дверь откроется, это могут попасть злые духи, злые силы. Речь не шла об инфекциях, вирусах и так далее, а именно вот о каких-то злостных вредоносных силах, от которых надо уберечь.
В Китае до сих пор считается, я не уверена, что соблюдается везде, но считается, что роженица 40 дней должна лежать, не вставая, ей должны приносить еду. И такие же представления были у самых разных народов.
Но число 40 всегда волшебное, священное, связанное с древней магией. И очень во многих местах 40, так же как 40 дней поминки, и через 40 дней душа отдаляется от мира живых, точно так же первые 40 дней существования человечка и первые 40 дней вот этого существования женщины после того, как она родила, — это такое особое время. Потом наступает порог, совершаются обряды, может быть, в церкви или, может быть, с призыванием духов племени, в зависимости от цивилизации.
Очень интересная вещь, и на Руси, и у других славянских народов ребёнок оставался с матерью в бане какое-то время, а потом мать перемещалась в дом, ребёнка вносили в избу. Ну, и как бы передавали его под защиту тех сил, которые могут охранять. Какие это силы? С одной стороны, иконы, и его подносили к красному углу. Понятно, чтобы Господь Бог, Богородица, святые его защищали. Всё понятно, всё логично. В то же время одновременно с этим очень часто мать встречала ребёнка, лёжа на печи, или же мать сама входила и подходила к печи. Почему печь?
Вот она, снова древняя языческая магия. Печь, очаг, огонь, духи огня — покровители дома. Ребёнок поступает как бы под защиту тех сил, которые защищают род, которые защищают семью. Ну, так, попросту говоря, под защиту не только икон, но и домового. Домовой же много что значит.
Точно так же как в Ирландии, скажем, если ребёнок болел или, не дай Бог, умирал, даже если он плохо спал, то считалось, что это подмененный ребёнок, что настоящего ребёнка похитили феи, а вместо него подложили вот какого-то своего детёныша. И поэтому с ним всё происходит плохо, надо фей задабривать. Надо, скажем, в блюдечко налить молочка.
Вот точно так же как на Руси домовому наливали, или, там, хлеба покрошить, и тогда они не тронут ребёнка. То есть вот эти сверхъестественные силы будут слабое существо оберегать.
Что происходит дальше?
Дальше тоже сегодня нам очень трудно себе представить, сегодня всё-таки в большинстве случаев, слава Богу, родившийся маленький человечек изначально окружён заботой, любовью. К нему приходит врач, медсестра, родители, вокруг него бабушки, дедушки. Вот всё то, что так приятно, и всякие вещи, связанные в нашем представлении с появлением ребёнка.
Но вот как я уже сказала, в огромном количестве цивилизаций на младенца вообще внимания почти не обращали. Ну, естественно, мать обращает внимание, она его кормит, она его всюду таскает за собой в поле или собирать ягоды, если это какая-то древняя община собирателей. В общем, остальные на него особенного внимания не обращают.
И это понятно, действительно, если учесть огромную смертность.
Дальше ребёнок потихонечку растёт. Конечно, никаких тоже представлений о том, что есть особый мир детства с особой психологией, с его развитием — вот ничего такого не существовало или почти не существовало. Конечно, мы видим по изображениям, например, в древнем Риме, в Греции, у детей есть какие-то игрушечки. Они там катают колёсики, забавляются какими-то играми и так далее. Но в целом, конечно, в большинстве цивилизаций и особенно в низах общества, предположим, какая-нибудь римская матрона могла себе позволить забавляться со своим ребёнком. Хотя, в общем, особенно таких сведений у нас нет.
В крестьянском доме, будь-то в древней Греции, на Руси, в средневековой Франции, в Скандинавии, где угодно, во-первых, ребёнок — вот родился малыш, а через год, скорее всего, уже появится следующий малыш, потом ещё и ещё. И очень быстро детей передавали под контроль более старших детей. Под более старшими имеются в виду девочки, там, шести, семи, восьми лет, которые должны следить за малышами. Это вполне понятно, у матери много дел по хозяйству, в поле, со скотиной и так далее, и тому подобное. Всюду таскать за собой, но ещё пока ребёночек, его можно привязать к груди или к спине, это одно, а вот уже ему год-полтора, он уже ползает, он уже ходит, он мешает. Есть старшая дочка, понятно, что речь не идёт о пятнадцати-шестнадцатилетней, это уже взрослая девушки. А есть девочки, которые будут за ними следить. Заодно вот развлечение для этих девочек шести-семилетних. И при этом они учатся ухаживать за детьми. То есть игры на самом деле были. Естественно, были игры, были игрушки, но они такие, как мы бы сказали, развивающие. Но не в том смысле, как мы понимаем это сегодня, то есть девочки учатся нянчить детей, готовить, стирать. Они помогают матери, учатся делать то, что им придётся делать самим. Мальчики до какого-то возраста находятся тоже под контролем матери или от старшей сестры. А потом где-то в среднем, скажем, лет с семи они уже переходят в мужскую жизнь. Они уже с отцом, с братьями.
Они тоже, чему они учатся?
Они учатся охотиться, ловить рыбу, сражаться, пахать землю. Зависит от конкретной ситуации, но, во всяком случае, они тоже занимаются в меру сил тем, чем занимаются их старшие. Потом, когда уже они становятся какими-то более, то, что мы назвали бы младшего школьного возраста, у них будут, естественно, свои развлечения, но отдельного какого-то времени для развлечений, для игр не будет, естественно. Они должны включаться в эту жизнь семьи. Ну, если когда там где-то какое-то время остаётся, тогда можно и поиграть, и повеселиться. В общем, особенно свободного времени нет.
Другая вещь тоже, которую сегодня очень трудно понять. Сегодня огромное количество наших усилий, мыслей, действий направлено на защиту ребёнка, на заботу о нём, на его воспитание, его развитие. Огромное количество организаций, которые защищают детей, помогают детям. Нет ничего ужаснее, чем занести вред ребёнку. Это куда хуже, чем вред взрослому. Это кажется нам совершенно естественным.
В течение многих веков это естественным не казалось. Во-первых, очень часто дети просто обременяли родителей. Если их слишком много, то семья не выживет. Поэтому, как ни грустно это сказать, но убийство ребёнка, скажем, девочки в Индии, потому что отец понимает, что потом ему придётся огромные деньги потратить, огромные средства какие-то, чтобы выдать её замуж. Или в древней Скандинавии, где просто могли ребёнка оставить на пустом месте, потому что лишний рот. Оставить, конечно, вот как раз ещё маленького, которому имя ещё не дали. Он ещё не человек, от него можно отделаться. Это всё-таки крайние ситуации.
В общем, можно сказать так, ребёнок — это недоделанный взрослый с точки зрения многих и многих поколений в разных частях мира. Это видно хорошо, например, по средневековым изображениям, Выдающийся французский историк Филипп Арьес, который одним из первых стал изучать детство, как особую категорию, и изменение отношения к детству. Он невероятно увлекательно проанализировал разные изображения детей ещё с античности, в средних веках, в Возрождение и дальше к более близким для нас столетиям. Оказывается, как изображают ребёнка?
Ну, это мы видели все много раз: он меньше ростом, но такой же, как взрослый. Это всё хорошо видно на средневековых, например, изображениях Христа. Вот сцена Рождества, он может быть запелёнут и так далее, а выглядит по-взрослому. В каких-то других сценах, где изображены младенцы, они просто меньше и всё. Никаких особых детских черт, детской фигуры — ничего этого нет. Всё это, как показал Филипп Арьес, начнёт развиваться постепенно, очень медленно с XIV века. С XV постепенно начнётся, например, с того, что Возрождение будет знать этих замечательных пухленьких ангелочков Путти, таких вот как бы не то ангелочков, не то амурчиков голеньких, так замечательно украшающих разные произведения Возрождения. Это не чьи-то дети, это просто такие маленькие детки. Постепенно изображений детей будет всё больше и больше, и постепенно…
Вот у Филиппа Арьеса есть такое понятие «открытие детства». Вот где-то, если мы говорим о западной культуре, то где-то начиная с XVII века постепенно начнут открывать для себя мир детства. И то, скажем, ребёнок, почему он, собственно говоря, не человек? Лежит. Все люди стоят, ходят, он лежит, он не говорит. Это что вообще такое?
Поэтому, например, детям как можно скорее стремились придать вертикальное положение. Для этого, как мы знаем, чем дальше в прошлое, тем туже запеленывали детей. Вот он запеленутый, его уже можно поднять, это что-то такое похожее на человека. Уже XVII, XVIII, XIX век очень любили ходунки. Ходунки, с одной стороны, облегчали жизнь матери: ей не надо таскать за собой ребёнка, он стоит в такой вот, значит, конструкции. Он, может быть, сам ещё не может стоять, а он уже в ней стоит, и значит, как-то, по крайней мере, не мешает. То есть он становится вертикальным и таким образом уже вот приближается. Но всё равно, всё равно ещё вот что-то не то. Множество таких вот каких-то вещей. Не могу забыть, как меня поразило, когда я в одной книге прочитала: в XVII веке детей грудных перепеленывали раз в несколько дней. Так страшно представить себе сегодня. Это казалось нормальным. И дело не в том, что, там, трудно было стирать. Зачем, вот зачем? Он лежит себе, лежит и всё. Поплачет? Да, бывает.
XVII век для западной цивилизации — очень важный век, когда достигается, мы хорошо это видим по искусству. XVII век, например, это век потрясающих портретов. Это век Рембрандта, это век Веласкеса — век таких художников, открывающих характер человека через его изображение. Ну, это век Шекспира, Мольера, Сервантеса, то есть таких вот писателей и драматургов, проникших в психологию человека. Ну, вот Мольер любил глумиться над женщинами, которые писали изысканные произведения, романы любовные, и издевался над ними в разных своих пьесах. Но в этих странных для нас, может быть, сегодня романах, где там изображается надежда, разочарования, расставания, ревность, обида.
Сегодня это всё смешно, но это разработка человеческой психики, интерес к ней. Неслучайно, например, что XVII век в Англии, во Франции уже знает множество невероятно интересных дневников, мемуаров. Люди интересуются своим внутренним миром, и в этой ситуации интерес к внутреннему миру ребёнка, вообще к ребёнку, он тоже просыпается, пока только просыпается. Женщина, сыгравшая огромную роль во французской литературе, но и вообще в культуре и, наверное, в развитии человеческих чувств — это такая светская дама XVII века мадам де Севинье, которая была знаменита прежде всего тем, что она в течение многих лет писала письма своей дочери, жившей на другом конце Франции. Эти её письма, во-первых, написаны прекрасным совершенно слогом. И ставшие таким золотым фондом французской литературы. Это бесценный исторический источник. Она рассказывала очень многое, потому что она хотела развлекать свою дочь. Она писала ей о том, что происходило при дворе, сообщала сплетни, сообщала политические новости и так далее. В то же время это невероятное такое свидетельство о повседневной жизни XVII века. У мадам Севинье появляется внучка, и она пишет:
«Наша девочка, темноволосая красавица. У неё всё есть. Вот она подходит ко мне, целует меня, я вся в её слюне. Но она никогда не кричит. Меня целует, меня узнаёт, и при виде меня она смеётся. Она называет меня просто мамой».
Бабушек называли доброй матушкой.
«Я её очень люблю. Мы её подстригли, сейчас у неё чудная причёска. Она ей изумительно подходит. У неё прекрасный цвет лица, совершенное тельце и грудка. Она делает тысячу мелочей, ласкается ко мне, крестится, просит прощения, приседает, целует мне руку, пожимает плечиками, танцует, поднимает подбородок и всегда прекрасна во всех отношениях. Я могу заниматься ей часами».
В сегодняшнем мире это не составило бы редкость такой текст. Любая бабушка что-то подобное рассказывает о своих внучках и внуках. Для XVII века это очень большая редкость. Филипп Арьес, из книги которого я взяла эту цитату, комментирует:
«Множество матерей, кормилиц разделяют чувство мадам де Савинье, но ни одна из них ещё не считает их достойными подобного описания».
Это внимание к маленьким детям только-только зарождается, и, конечно, революция наступит в конце XVIII века, когда появится Жан-Жак Руссо. Жан-Жак Руссо – великий философ, писатель, мыслитель, который во многом произвел революцию, далеко не только в отношении к детям. Он, по сути дела, открыл рациональному XVIII веку мир чувств, и началась эпоха сентиментализма.
Вдруг оказалось, что чувства могут значить больше, чем то, что доступно сухому разуму. Он открыл описание природы, которыми полны его романы. Это понятно, потому что природа для Руссо и для его последователей – это не городская среда и это не природа, которую можно изучать, как потом будут биологи, ботаники, зоологи, кто угодно — это вот прекрасный мир, опять же, который ты не познаешь разумом, ты к нему душой соединяешься с ним. И это прекрасно и чудесно. Руссо, который в своем «Общественном договоре» описал новое совершенно будущее политически, общественные отношения и, конечно же, огромная революция была произведена Руссо в воспитании. И всё то, что дальше огромное количество теорий свободного воспитания будут отталкиваться от Руссо.
Но мы знаем, что сам Руссо своих детей всех сдал в приют, потому что они мешали ему работать. Ну, и, как он объяснял, что не хотел их обрекать на тяжёлую жизнь. Он прекрасно знал уровень смертности в приютах XVIII века. Но вот, значит, там им будет лучше, но при этом он написал книгу, в которой сформулировал совершенно новое отношение к ребёнку. Этот роман, хотя сегодня, прямо скажем, читать его невозможно. Невероятно занудный, длинный. И скорее, в общем-то, это не роман, а педагогический трактат, но в виде книги, который называется «Эмиль, или О воспитании».
И здесь рассказывается история некоего мальчика Эмиля, которого воспитывают совершенно по-новому. И дальше сотни людей во Франции, в России, в Англии, по всему миру будут пытаться, во всяком случае, воспитывать и растить своих детей, ориентируясь на Эмиля. В чём суть идей Руссо? Во-первых, я вот уже несколько раз произнесла слово «воспитывать». Главное — не дать ребёнку образование, сухое образование, множество фактов, пусть даже прекрасное развитие наук, знакомство с науками – это развивает его разум, но не развивает его душу. Главная задача — воспитать человека, дать возможность развиться его душе. Вот здесь важнейшая особенность взгляда Руссо. Дело даже не только в том, что дети считались какими-то такими ещё недоделанный взрослыми, но дети изначально считались дурными, тоже то, что нам сегодня очень трудно себе представить. На них лежит след первородного греха. Даже если, там, их крестили, их воспитывают в христианской вере, всё равно они от природы, как и все, как и взрослые люди, они от природы злы, дурны, поэтому их надо приучать подавлять свои дурные инстинкты.
Отсюда огромная популярность телесных наказаний, которые не просто, там, это вынужденная необходимость, это данность, это то, что должно происходить всё время.
Таким образом из ребёнка выбивают его наклонность к греху. Строгое воспитание будет помогать ему жить правильно, жить добродетельно. Руссо будет говорить о том, что человек по природе добр, а значит, не нужны никакие жёсткие рамки, для того чтобы злое начало в нем победить. Наоборот, общество портит человека. Если родители его находятся светском обществе, если ребёнок воспитывается в городе, вдалеке от естественной природы, ему навязываются какие-то правила этикета, то вот это доброе начало в нём задавливается, наоборот. Если же он живёт на природе, свободно общается, учитель Эмиля, его воспитатель полностью посвящает себя ему. Это не учитель, который пришёл, дал уроки и ушёл. Он всё время с Эмилем, он гуляет с ним, он разговаривает, он развивает его любознательность природную, естественно, он способствует развитию хороших задатков. На такой благоприятной почве они сами свободно развиваются. Иногда эти все примеры кажутся смешными. Скажем, Эмиль очень долго не хотел учиться читать. И его никто не заставлял, никто не требовал, чтобы он, там, писал прописи, читал букварь. Не хочешь — не надо.
Но регулярно его родители и воспитатель присылали ему записочки, в которых приглашали его, скажем, на какой-то праздник, куда-то пойти, куда ему, вообще-то, очень хотелось пойти. Но он получил эту записочку, и каким-то таким образом рядом с ним не оказалось никого, кто мог бы ему эту записку прочесть. Потом кто-то из взрослых приходил, читал:
«Ой, а уже поздно».
Он уже опоздал на этот праздник. И таким образом Эмиль сам понял, как хорошо уметь читать, и сам научился читать. Вот такое, наверное, наверное, немножко наивное представление Руссо. Но очень многие сегодняшние направления свободного воспитания тоже выходят из того, что ребёнок должен сам захотеть чему-то научиться, что-то сделать. И тогда он будет развиваться. Не будем сейчас вдаваться в историю педагогики, хотя Руссо огромную роль, конечно, сыграл в развитии педагогической мысли. Но для нас важно вот это изменение отношения к ребёнку.
Ребёнок теперь, во-первых, заслуживающее уважения существо, это хорошее, доброе существо, вовсе не какой-то, значит, комочек злобный, который надо быстрее-быстрее сделать взрослым. У ребёнка свой мир, у него своя психология. Ну, и дальше.
Неслучайно, скажем, XIX век знает такое множество портретов детей, такое множество прекрасных изображений детей в литературе, рассказов, ну, вспомним «Детство» Толстого и множество других произведений в совершенно разных странах, рассказах о жизни ребёнка, от его имени или же о нем, или же ребёнок становится героем, сострадание к детям, вспомним «Неточку Незванову» Достоевского, вспомним несчастных героинь и героев Диккенса. То есть всё совершенно меняется.
Кстати, параллельно с этим развивается медицина, и меняется процесс родов. Мысль об обезболивании уже была, скажем, в XIX веке. Например, королева Виктория, которая много раз рожала, она просила, чтобы давали хлороформ, и ей давали, хотя это было вообще не принято. Причём не принято не столько по медицинским соображениям, сколько по нравственным: сказано же было, что рожать будешь в муках, давай мучайся, нечего. Очень долго считалась именно, что грешно обезболивать женщину.
С другой стороны, постепенно, тоже далеко не сразу, но резко снижается уровень смертности и детей, и женщин при родах. Часто вспоминают замечательного венгерского врача с трагической судьбой Игнаца Земмельвейса, который в первой половине XIX века первым задумался о том, почему такая огромная смертность рожениц в больницах. При этом роды были очень опасным делом, завещание часто писали молодые женщины перед тем, как рожать. Умирали часто от родов.
Конечно, очень опасными были все ситуации, когда ребёнок шёл не совсем правильно, скажем, он посчитал, что опытная повитуха может перевернуть ребенка, но если требовалось кесарево сечение, то, конечно, в большинстве случаев это означало, скорее всего, гибель роженицы. И тоже мы знаем в разных литературных произведениях, когда вот спасать ребенка или спасать мать. Это очень было болезненно. И очень многие женщины умирали от родильной горячки, которая возникала. Вот возникала — и всё, никому это не было понятно. Земмельвейс, работавший в больнице в Вене, обнаружил такую вещь, что в двух отделениях этой больницы, где принимали роды, уровень смертности резко отличался. При этом в одном в основном принимали акушерки, повивальные бабки, а в другом были высокоученые доктора, студенты, всячески готовившиеся к этому.
И там смертность была просто на порядок выше.
Ну, и дальше после многочисленных наблюдений понял такую вещь, которая сегодня нам тоже кажется само собой разумеющейся, но она совсем не казалась такой в XIX веке. Он понял, что вот эти самые учёные доктора, они всё время занимались наукой.
Что такое медицинская наука?
Они шли в морг и вскрывали там трупы, и много с этим работали. Конечно, это XIX век. После того, как они вскрывали трупы, они мыли руки. Но не более того. То есть не было ничего, до открытий Пастера ещё полвека, ещё никто не понимает необходимость стерилизовать инструменты и вообще вот какой-то такой стерильный чистоты. И врачи, даже помыв руки, очень часто переносили трупный яд, и шли осматривать рожениц, при том, что организм, конечно, женщины и во время родов, и после родов раскрыт для инфекции, и заносили просто инфекцию. Он понял это далеко не сразу. Считается, что вот тоже толчком послужило то, что один из его коллег, его друг, умер, заразившись какой-то непонятной инфекцией. Дело было в том, что во время вскрытия трупа его задели скальпелем, то есть ему занесли вот этот трупный яд. И отсюда Земмельвейс начал думать о роженицах, которых осматривали, и понял, что врачи руками переносят инфекцию. И он стал вводить, он требовал, чтобы мыли руки не просто мылом, а в щелочном растворе, тёрли их очень долго. Удивительно, какое огромное сопротивление всё это встречало.
Надо сказать, что Земмельвейс был человек тяжёлый, с очень тяжёлым характером. У него развивалось довольно рано психическое заболевание. Он был груб и очень вспыльчив. Ещё поэтому его идеи встречали отторжение. Врачи говорили:
«Сколько можно мыть руки? Кожа слезает. Невозможно.».
Вот когда ему удавалось их заставлять правильно простерилизовать руки, то резко спадала смертность рожениц.
При этом его статьи, которые он посылал, отказывались печатать или печатали с примечанием, что эта идея давно опровергнута. Сегодня его называют спасителем матерей, потому что действительно эта идея о том, что чистота спасает жизни, она начала после него постепенно приживаться.
Я бы сказала, что эти медицинские изменения и культурные, духовные, они шли параллельно. Уменьшается смертность от родов, уменьшается детская смертность, медицина развивается, и в это же время развивается культура, которая всё больше и больше ценит человека, его переживания, его психику, его страдания, его радости. Любого человека, не только, там, великого героя, а обычного молодого человека, девушку, бедняка, богача, ребёнка, младенца.
И вот эти две вещи: большая ценность жизни в культуре и открытие детства в культуре, и медицинские достижения – они дополняют друг друга. И мы, к счастью, выходим на ту дорогу, по которой всё-таки, в основном, конечно, к сожалению, с отклонениями, с препятствиями, но идёт человечество – это уважение к ребёнку, забота о нём с первых дней жизни, даже до рождения ещё, и признание его ценности. Это, конечно, великое достижение науки, культуры, великое достижение человечества. Это произошло не сразу, конечно. Ещё в том же XIX веке знаменитый принцип викторианского воспитания: Children should be seen, not heard — детей надо видеть, но не слышать. То есть надо сидеть и говорить, только когда к тебе обращаются.
Естественно, XX век будет знать более свободное отношение к детям. Вторая половина XX века совсем свободное. Придет доктор Спок и Spokbaby, и много всего другого, но это уже будет меняться, развиваться. Но главное, вот эта столбовая дорога, что каждый человечек заслуживает защиты, любви, заботы, — это великое завоевание последнего времени. Надо надеяться, что мы его не потеряем.
0 Комментарий