Он рос, не подозревая до мая 45-го, что его мама умеет петь. Что умеет плакать, что умеет не слышать его вопросы, потому что сидит, глядя в одну точку, что умеет через силу работать – это он видел, это он знал.
Но когда мама вместе с соседками запела, сидя за столом, на котором стоял чугунок картошки и ломтиками нарезанная свекла, а ещё хлеб, много хлеба, потому что все соседки принесли хоть чуть-чуть хлеба с собой, и большая кружка с какой-то вонючей жидкостью…
Это было первый раз. И день был с непривычным названием – День Победы. Так и врезалась навсегда в его память первый раз поющая грустную песню мама, соседки, вытирающие слёзы, и они, дети. Семь соседских ребятишек, и он, восьмой. Дети, у которых война забрала отцов.
***
Уже наступил мир, но ещё долго-долго во дворах тысячи мальчишек играли «в войнушку», не давая спуску врагу. А с какой неохотой играли те, кому по сюжету игры предстояло играть роль этого ненавистного врага! Но – играли. И врага всегда побеждали. Так восстанавливали справедливость дети, опалённые войной.
Когда он подрос, сосчитал, что его маме в тот первый День Победы было всего двадцать семь лет. А выглядела она так, что сегодня её бы назвали пожилой женщиной: выплаканные глаза, рано поседевшие волосы, бесформенная одежда и неизменные калоши. Про руки даже говорить не стоит. Так за что ему любить или жалеть чужеземцев? А их сегодня так много развелось в городе!
В школе учили, что не все иностранцы враги. Он помалкивал. Потому что знал: иностранцы – не наши. Значит — враги. Даже став взрослым, он был убежден, что во всем виноваты захватчики. И невзлюбил абсолютно всех чужаков-иностранцев. Об этом знали все в его семье – и жена, и дети, а потом и внуки. Они не раз видели, как его коробило, всего прямо передергивало, если случалось столкнуться с иностранцем. Тогда он не выбирал выражений в их адрес, мог и плюнуть вслед. Он всегда находил, чем крыть. Если встречался бедный иностранец, значит приехал, чтобы у нашего работу отобрать. Если богатый, зажравшийся, как он говорил, приехал, так только за тем, чтобы нашу молодежь всякому непотребству учить.
Молоденькая соседка Анечка, услышав, что он говорит в адрес парня-иностранца, которого она вела познакомить со своими родителями, уж так его убеждала, так убеждала, что не все иностранцы враги! Но он торочил своё: есть наши, а есть чужеземцы-враги. И Анечка сдалась, сказав ему:
— Это не лечится! Это клиника!
В семье его любили. Было за что. Трудяга. Руки золотые. Никогда на себя одеяло не перетягивал – сначала жене, детям, а теперь и внукам. И если бы не эта патологическая ненависть к иностранцам, ко всем сразу, без разбора, то и разногласий бы не было. А так — сколько его не одёргивали, не спорили до хрипоты, понимали, что он все равно остаётся при своем мнении.
Бывало, что его агрессия достигала такого уровня, что приходилось силой уводить его домой. И столько раз зарекались не выходить с ним на улицу, но, оно и понятно, слово свое не всегда сдерживали. Семье было стыдно, когда он мог громко говорить, например, такое:
— Надо срочно возвести мощную стену вокруг нашей страны, и никого не пропускать!
А походы старика на рынок и супермаркет! Это же уму непостижимо! В двух ближайших к дому супермаркетах охранники и кассирши чуть ли не хватались за сердце при виде этого старика. Они знали, как он будет выбирать овощи и фрукты. Пока своими глазами не увидит накладные, где будет написано, что поставщики отечественные, ничего не купит. А скандал устроит. Дескать, своего чураетесь, а чужеземцам зелёный свет. Такой же разнос старик устраивал и на рынке. Если видел, что продавец явно не наш, обходил десятой дорогой. Ну, и нашим продавцам устраивал допрос с пристрастием: откуда клубника, откуда персики и далее по списку. Тут его тоже знали и молили Бога, чтобы прошел мимо.
Жена так устала от этих его концертов, что категорически отказывалась выходить с ним на улицу. Она жалела его, давно поняла, что это сидит в нем занозой — отголосок войны. Но сколько можно всех под одну гребёнку? Когда сама ходила за продуктами, надо было умудриться придумать правдивую историю, где и у кого купила, скажем, специи. Не то откажется муж и от котлет, и от плова. Скажет:
— Пахнет не нашим духом! Есть чужую еду не буду.
И не ел. Она проверяла. И жалко ей было, что кефиром второй день довольствуется, и зло брало: да сколько можно? Такое неприятие иностранцев как-то раз чуть не стоило ему жизни.
Однажды, когда на скорой попал в больницу с аппендицитом, он скандалил и возмущался, что дежурный оперирующий хирург – иностранец. Этот его демарш чуть не закончился плачевно. Хорошо, что один из хирургов жил недалеко от больницы. И был дома. В тот день этот хирург провел четыре плановых операции. Добравшись до дома, собирался просто лечь на диван – болела спина, дрожали ноги. Но зазвонил телефон. Он взял трубку. Это был для него неписанный закон — всегда брать трубку, потому что он врач. И услышал, что дежурная медсестра со слезами в голосе умоляет его прийти и сделать ещё одну операцию. Иначе пациента не спасут. Ну, чертыхнулся измученный хирург и примчался в больницу.
На операционном столе лежал готовый прямо сейчас испустить дух старик. Он категорически отказался от операции по той причине, что не хочет, чтобы к нему прикасался иностранец. А этот иностранец, который уже был классным хирургом, стоял, как в воду опущенный – с таким неприятием он столкнулся впервые в жизни. Уже после операции, когда удалось-таки спасти старика, и его перевезли из реанимации в обычную палату, хирург не выдержал, зашёл к нему с вопросом:
— Ты что творишь, дед? На тот свет захотел? Так не вызывал бы скорую, тихо где-нибудь и преставился бы.
— Лучше преставиться, — дед со злостью не говорил, а шептал, потому что сил не было, — чем довериться чужеземцу.
На это хирург не знал, что ответить. Махнул рукой и уже у самой двери сказал то, что когда-то сказала соседка Анюта:
— Ну, это клиника. Прямо фобия какая-то…
А жена старика так и не осмелилась извиниться ни перед хирургом-иностранцем, ни перед тем, кто вынужден был его заменить. И что бы она им сказала? Но и чуть не померев от своих принципов, старик продолжал бушевать.
В их ЖЭК взяли дворника. Из тех, кого старик не жаловал, а точнее, постоянно злобствовал в их адрес: дворник явно был, по выражению, старика, не из наших. Первый раз, увидев его за уборкой двора, старик даже остановился:
— Понаехали! Лишь бы наших без работы оставить!
Сидящие на лавочке бабушки пытались его вразумить:
— Месяц объявление висело – ЖЭК приглашал на работу дворника. И никто не пошёл. Из наших, как вы говорите. А этот пошёл. И работает. Двор вон какой чистый!
— Да вам пусть хоть враги убирают, всё равно! А я против! – сказал старик и пошёл прямо на дворника.
Тот посторонился, пропуская старика. Но тому этого было мало – специально свернул туда, где остановился дворник. И крикнул:
— На людей метёшь?
Дворник смущенно улыбнулся и ничего не ответил. Ну, и старик, ворча себе под нос, ушёл.
И так было каждый день. Откуда только у дворника бралось терпение?
Потом наступила зима.
Возможно, дворник-иностранец вообще первый раз своими глазами видел нашу зиму, видел снег. Совладать со снегом, когда он падал и падал, было невозможно. Но дворник старался. А самое трудное было посыпать дорожки. Двух огромных полностью загруженных песком ёмкостей не хватало. Дворник внимательно следил за теми, кто выходит из подъезда. Молодым мамам с колясками помогал добраться к наиболее безопасному участку дорожки. Старушкам, которые в любую погоду упорно ходили в булочную за свежим хлебом, подавал руку, и они с благодарностью на нее опирались. И только старик в упор не видел дворника. И не захотел его услышать, когда тот сказал:
— Пожалуйста, осторожно! Я ещё не успел здесь посыпать песком.
И тут, на этой дорожке, сплошной лёд! Было бы сказано! Старик, держа в одной руке пакет с продуктами, другой яростно отмахнулся от чужеземца, ещё и послал его далеко-далеко. И тут же был наказан: он поскользнулся и упал. Дворник сразу бросился к нему, пытаясь помочь встать. Но услышал:
— Не прикасайся ко мне! Не смей! И вообще пошёл вон!
Да, терпение у дворника было ангельское. Потому что он ничего не сказал в ответ. Он взял и ушёл.
Но вызвал скорую помощь. Скорая приехала, старика осмотрели. Но были только ушибы. И старик отправился домой, радуясь, что жена не видела всего этого. А дворник продолжил сражение с ледяными дорожками, стараясь не думать о старике. Зато старик о нём не переставал думать. И придумал: пошел в ЖЭК с требованием уволить, убрать этого дворника. И причину назвал: вовремя не посыпал дорожки во дворе, вот и пришлось звонить в скорую, потому что упал старик. А может, не только он один. Начальник ЖЭКа отреагировал на жалобу, послав разбираться мастера. Ну, тут за дворника встали горой и мамы с колясками, и бабушки-старушки, и просто нормальные, без ненависти к иностранцам жильцы. Так что ничего у старика не вышло. Не одержал он победу над парнем. Только злости прибавилось.
Неизвестно, сколько бы это продолжалось, какую бы ещё форму приняла ненависть старика к дворнику-иностранцу, но вмешался его величество случай.
У старика и его жены было двое внуков и одна внучка-второклассница. Внуки – дети старшей дочери. Они жили на юге. А внучка – единственная дочь младшего сына, всеобщая любимица. Она с родителями жила в соседнем городе. Внуки, успешно занимающиеся боксом, на зимние каникулы поехали в спортивный лагерь. А их внучку Риту сын привёз к дедушке и бабушке на все зимние каникулы. К обоюдной радости и гостьи, и хозяев. Рита не первый раз гостила у них. Тут, во дворе, у неё были подруги. Да и с мальчишками девочка ладила. С первого раза Рита подружилась и с дворником-иностранцем. А увидев, как дедушка с ним ругается, точнее, ругает дворника ни за что, пыталась убедить, что дед неправ. Ну, с любимой внучкой он ссориться не хотел. Но и поступиться своими принципами тоже не мог. Поэтому старался обходить эту тему. Хотя удавалось ему это редко. Но какое-то затишье все же наступило. И дворник, по всей видимости, догадывался, какая у него защитница. И всегда у него для Риты находился то киндер-сюрприз, то крохотная юла, сделанная собственноручно. Бабушка надоумила Риту не говорить деду, откуда у неё подарки. Сказала:
— Ритуля, если дедушка не спросит, где ты взяла, сама не рассказывай. Ну, такой он у нас. Невзлюбил дворника. А как по мне, дворник добрый и хороший человек. И какая разница, откуда он приехал.
Рита была полностью с бабушкой согласна. И не выставляла подарки дворника напоказ. Девочка охотно обсуждала с дедом культурную программу, которую те всегда готовили к её приезду: цирк, кукольный театр, мультфильмы на большом экране в кинотеатре, кафешки.
А ещё Рита очень любила прогулки с дедом в парк и на озеро. Хоть зимние каникулы и короткие, было решено хоть разок, но побывать на озере. Бабушка вручила им термос с чаем и бутерброды, завернув их в тёплый платок, чтобы подольше не остыли. Дала им последние указания — чтобы не замёрзли. А если почувствуют, что мёрзнут, сразу домой. И они отправились на озеро. Дедушка по дороге отвечал на все внучкины вопросы. Они громко говорили и смеялись – можно было не стесняться.
На берегу озера Рита с дедушкой были одни. То ли ещё рано было, то ли никто не собирался сегодня любоваться такой красотой, но ни единой души тут больше не было. Рита останавливалась, показывала на дерево и спрашивала у деда, как оно называется, долго ли живёт. И дедушка знал ответы. А иногда и сам спрашивал у внучки что-то. В прошлый раз Рита увидела покосившийся тополь. И спросила у дедушки:
— Деда, он заболел?
Дедушка обошёл тополь со всех сторон, постучал по стволу и сказал:
— Да, приболело дерево. Но думаю, что поправится. Корень поможет.
И рассказал, как во время войны, враг-чужеземец прицельно стрелял по их деревне. Много изб разрушил. Были и среди людей погибшие и раненые. Осколком зацепило и тополь, который рос возле дома. Выкорчевывать его не стали – мужчин в деревне не осталось, только старики. А женщинам было тяжело. И вдруг весной мама позвала его и сказала:
— Ты видел тополь?
Он не понял, о каком тополе мама спрашивает. А она взяла его за руку и вывела за калитку. А там этот тополь…
И уже пустил этот раненый тополь молодую ветку. Одну. Но живую. Так что выжил их тополь, не победил его чужак-враг.
— Хотел очень жить. И сумел, — сказала мама. – Сильнее иного человека оказалось дерево…
Они пошли проведать свой тополь. И дедушка оказался прав: тополь крепко стоял и тянулся ввысь. Уже не было никаких признаков, что он болел. Рита представила, как весной тополь покроется зелёными листьями. Может, сюда прибегут белочки или тут устроит свой домик ёжик.
— Не болей больше! – сказала тополю Рита.
На такой прогулке они обязательно сочиняли стихи. Простые, немудреные, пусть с корявой рифмой, но зато сочиняли сами. А Рита ещё и норовила пропеть придуманный куплет. А что? Они тут одни. Никому не мешают. На утреннем морозном воздухе все звуки казались звонче и чище. Потом Рита захотела на лёд: озеро все было сковано этим льдом. И казалось, что это и не озеро, а большое зеркало. Рита хотела увидеть своё отражение. И вообще хотела хоть немного пройти по льду. Обещала, что будет осторожной. Она, боясь отказа, забежала вперёд, стала перед дедушкой и стала просить-упрашивать его разрешить ей походить по льду. Дед разрешил ей. Только попросил, чтобы у самого берега.
Ступив на ледяную гладь озера, девочка не удержалась: как же было здорово скользить по этой зеркальной ледяной глади! Рита представила, что она на коньках. На ней красивое, как у фигуристок, платье. И звучит музыка. Зрители во все глаза смотрят на Риту, ждут от нее чего-то необыкновенного. Как она всегда ждала, когда смотрела выступление фигуристов. Рита тоже хотела бы так кататься-танцевать. Но у них в городе не было ни катка, ни школы фигурного катания. И вот сейчас девочка пыталась и поворот сделать, и проехать ласточкой. А дедушка аплодировал.
И вдруг стал громко кого-то ругать, прогонять. Это он увидел дворника-чужака. У того выдался выходной, и он пошёл на озеро – дворник любил это место. Но, как считал старик, никакого права любить озеро и гулять тут дворник-чужак не имел. Пусть любит там, где родился, а не здесь. Дед так кричал, что Рита не выдержала:
— Дедушка! Зачем ты так? Это же не твоё личное озеро! Оно же не у тебя в квартире!
Но старик не слушал или не хотел слышать внучку – он распалялся ещё больше. Рита, глотая слёзы, закрыла уши руками и пошла подальше от этого крика. Подальше – получилось, что девочка уходила к середине озера. И тут случилось то, что часто случается: лёд под ногами девочки не выдержал. И она провались.
Это одновременно видят и старик, и дворник. Дед, охнув, бросает пакет с термосом и бутербродами и пытается спуститься на озеро. Ни ног, ни сердца старик не чувствует: сковал страх за девочку.
— Остановитесь! – не говорит, а приказывает ему дворник. – Я сам!
На ходу сбрасывает свою куртку, спускается к озеру и ползком добирается к Рите. А девочка от ужаса даже не кричит. Только смотрит широко раскрытыми глазами на дедушку и беспомощно бьёт руками по ломкому льду, делая полынью все шире. И он доползает к Рите. И ему удается вытащить ребёнка. Теперь они оба ползут. И дворник, не выпуская Риту, дотаскивает девочку до твёрдого льда почти у берега. И только здесь он подхватывает Риту на руки и бежит с ней на берег. Снимает с девочки ледяную одежду и закутывает в свою куртку. И опять с Ритой на руках бежит. Он бежит к дороге. Он понимает, что только здесь можно поймать автомобиль, чтобы девочку доставить в больницу. Дед машинально повторяет за ним весь путь, едва поспевая и держась за сердце, которое то норовит выскочить, то вообще не бьётся.
…В больнице они – старик и дворник – сидят рядом и ждут, пока врачи обследуют девочку. Старик не скрывает слёз. Он хочет сказать все слова благодарности, которые знает. Он не думает о том, чужак это или наш. Только что на его глазах могла погибнуть внучка. Если бы не этот человек. Он же рисковал собой! И все могло закончиться совсем не так. Потом старик, не поднимая глаз, все-таки говорит:
— Век тебя не забуду! Низкий поклон за то, что спас Риту!
— Так мы же люди, — как-то буднично говорит дворник. – Потому и должны помогать друг другу. Правда, я и сам боялся. А что помог… Знаете, сколько раз мне помогали!
И рассказывает о себе. Да, это не его родина. Его родина далеко. И там уже тридцать лет идёт война. Там бомбят и стреляют. Там теракт за терактом. Во время одного из терактов погибла вся его семья. Выжил только он – дедушка тогда отшвырнул его в дальний угол, где лежали тюфяки и подушки. Но он оттуда видел, как погибли его родители, его дедушка, три сестры и брат. Их убили иностранцы-наёмники. И он, совсем ребёнок, сдержал крик, не выдал себя. Потому что уже тогда понял: дедушка хотел спасти его. Пусть только его, а не всю семью. Значит, он должен, он обязан жить… Но были и другие иностранцы. Волонтеры. Они, рискуя своей жизнью, находили уцелевших детей и вывозили их из страны, которая была в огне. И это они добивались, чтобы детей как политических беженцев приютили в разных странах. Ну, так он и оказался здесь. А куда попали другие дети, не знает. Но надеется, что они живы и здоровы. А для него в этой стране все было чужое. Языка не знал и долго вообще не мог говорить. Да и не хотел. Это бы все равно не вернуло его семью. Но люди вокруг были добрые. И это не они, хоть и были совсем не похожи на его народ, убивали и разрушали. И он, ещё мальчишкой, понял: виноват не другой народ. Виноваты мерзавцы, которые то здесь, то там воюют не на своей земле. Воюют, наживаясь на крови других людей. И этим мерзавцам все равно – какая национальность, дети перед ними или старики. Он понял и признал это не сразу. Но когда признал, дышать стало легче: исчезла ненависть. Тогда он начал учить язык. Правда, выучил не до конца. Но теперь может понимать и сам объясняться на языке страны, которая его приютила, дала кров и пищу, и работа для него нашлась. Он не попрошайка. Он работает. И надеется, что будет учиться и дальше. Он рассказал, как помогали и помогают ему чужие люди. Рассказал и о том, что встречал и среди своих, из своей бывшей страны, негодяев. И понял, что хороший человек или плохой – это не от национальности зависит.
Старик не только слушал его. Он вынужден был согласиться с дворником, который два часа назад доказал: дело не в национальности. Дело только в том, человек ты или подонок. И старик понял, что должен, обязан рассказать этому ещё молодому иностранцу, откуда у него столько ненависти. И рассказал.
О своем горьком детстве. Тоже о бомбежке и артобстреле. О том, что никогда не видел своего отца, который погиб в середине войны. О маме. О том, как она быстро состарилась, часто болела и умерла, не дожив до сорока лет.
— Ты меня, парень, прости. Прошу ещё раз: прости! Готов это сто раз повторить. Моя ненависть, как шоры на глазах у лошади: не давала увидеть, что люди бывают разными. И дело тут не в цвете кожи. Ну, что ж…Хоть и стар я уже, но учиться никогда не поздно. Буду учиться смотреть на мир по-другому…
Домой возвращались втроём: старик, дворник и Рита. Вызвали такси и все вместе поехали. Дома, конечно, получили от бабушки по первое число: скрыть случившееся, не получилось. Выдали мокрая одежда и обувь Риты. Пришлось всё рассказать. Пришлось и валерьянки накапать бабушке – у нее тоже прихватило сердце. Под вечер дедушка решился спросить у жены:
— Ты знаешь, где живёт наш дворник?
— Ну, так в первом подъезде, в дворницкой. А тебе зачем? – видно было, что бабушка опасалась очередного скандала с иностранцем.
— Ты приготовь плов. По всем правилам, со всеми специями. А я пойду приглашу его к нам в гости…
Дворник теперь часто заходит к ним. И это он научил дедушку играть в нарды. А тот оказался способным – уже несколько партий выиграл. И бабушка счастливо улыбалась – она была рада, что ее мужа наконец-то, как она сказала, попустило.
0 комментариев