На холме стоял храм в готическом стиле. Солнце осветило крест наверху строения, но вот-вот собиралось скрыться за горизонтом. Храм окружал забор из красного кирпича, а за ним росли тюльпаны, розы и другие цветы, создавая атмосферу покоя и умиротворения.
По узкой мощёной дороге шёл худощавый мужчина в сутане, тёмном одеяние католических священников с белым воротом. Его узкий подбородок был гладко выбрит, а на руках красовались мозоли от ежедневного ухода за святым местом. Денег совсем не хватало, поэтому единственная возможность как-то сосуществовать — это работать одному на благо Господа. Он ещё раз окинул взглядом сад и зашёл внутрь через массивные двери. Окна украшали разнообразные витражи: на одном Богоматерь держала младенца Иисуса, на другом Христом уже взрослый стоял, раздвинув руки в стороны. Распятие в центре оказалось позолоченным, из-за чего создавалась любопытная светотень. Священник посмотрел на него и сердце его наполнилось болью.
«Как же тяжело живётся людям в этом мире, как много плохого есть: нищета, голод, войны и алкоголь!» — подумал он и повернулся к пустым лавкам.
Сегодня заходило всего несколько посетителей, одна из которых его давняя знакомая, Вера Львовна. Хрупка девушка низенького роста, она доставала ему всего до живота. Их объединяло общее горе, две души, понимали друг друга, как никто другой — потеря близкого человека. У неё это был муж, после чего прошло пять лет, а у него — отец. Это случилось целых десять лет назад. Печень не выдержала, убила его бутылка, «стекляшка с ядом», как говорил сын после смерти отца.
Наконец священник поднялся наверх и сел рядом с органом. Его покрывала пыль, это была единственная вещь в храме, которую мужчина не трогал.
— Эх, Пётр, если бы ты мог играть так, как твой отец! Вот тогда, тогда бы всё было иначе, и люди бы приходили, и много их было бы… — заговорил вслух священник.
Да, так и было раньше. Десять лет назад люди приходили послушать музыку и оставались на проповедь. Их тянуло сюда, как мотыльков на свет, а Пётр готов был зажечь их сердца. Он обладал сильным волевым голосом, от чего храм гудел, когда он читал вслух отрывки из Библии или наставлял на путь истинный прихожан. Правда вот, с привычкой отца он справиться не смог, да работу он выполнял великолепно, но как только заканчивал, прикладывался к этой злосчастной склянки. Сколько Пётр не бился, и в группы анонимных алкоголиков отправлял и в больницу его клали — бес-тол-ку! Точно бес в него вселялся, тогда он становился не тем добродушный мужчиной с серьёзным взглядом, а безразличным камнем без сердца, пустотой, бездной и наконец черной дырой! Да только эта дыра образовалась не в отце, а в теле священника. Пётр было пытался учиться у отца играть на органе, но никак у него не получалось овладеть ни одним инструментом, сколько бы усилий он не прилагал. Да и не в этом его призвание, оно в том, чтобы нести свет Божий. Помогать бедным и свернувшим с пути. Порой ему это удавалось, и к нему приходили с благодарностями, раз другой, а потом забывали. Да и зачем? Жизнь-то их наладилась.
Вот, например, собирал Пётр деньги на лечение, итог — полное выздоровление мужчины. Приходил, да, а спустя год — и не видел больше. Но он их не винил, и не за что было, своё дело Пётр сделал, а дальше уже как Бог распорядится.
— Пётр, пора тебе идти уже, время уже позднее, никто и не придёт, — он усмехнулся и пошёл запирать храм.
Из-за одиночества, дома его никто не ждал, семьи-то иметь он не мог, так что постель никто не грел, и ужин никто не приготовит. Всё сам, всё сам. Вечно так было, и с отцом тоже самое…
Это он, Пётр, а тогда ещё Петя, убирался в доме, готовил как умел, часто пережаривал или лил слишком много масла, но очень старался. Он просто верил, что спасёт его, рано или поздно у него получится вырвать у отца стекляшку. О, как ему хотелось вырвать водку или что там у него было из этих рук с длиннющими, как у крота, пальцами. Да и слепым его отец был как крот, но не в зрении дело, а в его неумении, хотя точнее наоборот, особом профессионализме, не замечать трудностей своего сына.
Как-то у них с Петей состоялся неприятный разговор, хотя и разговора толком не было. Долго мальчик набирался смелости, придумывал, что сказать, пытался расписать, но всё не нравилось. Одна скомканная бумажка падала на пол за другой. Пока наконец он не собрался и не подошёл к отцу:
— Папа, я считаю. — «Считаю» так говорили взрослые, он слышал, хорошее начало. — Я считаю… — повторил он, пытаясь подобрать хоть какие-то слова. — Считаю…
— Что-то по математике не можешь посчитать? Спроси у учительницы, она на что-то же зарплату получает. — глухо отозвался отец, не отрываясь от какой-то глупой передачи по телевизору, которую сейчас Пётр и не вспомнит. — Я тебе помочь тут не смогу…
— Да нет, я хотел…
— Хотел?
— Хотел сказать. — в груди мальчика так стучало, что дышать стало невозможно, ему казалось, что от волнения от потеряет не то что дар речи, а свалится в всамделишный обморок. — Что тебе надо бросать!
— Бросать… — словно эхо повторил отец.
— Вот это! — вся написанная речь покатилась ко всем чертям, но у него хоть получилось сказать, что его волновало уже не первый год.
— Это? — отец вопросительно посмотрел на бутылку и отложил в сторону. — Не могу. — также глухо отозвался он.
— Можешь, можешь! — обрадовался мальчик, что его поняли, но если бы за этим что-то ещё стояло…
Разве он мог объяснить, что из-за бывшего талантливого музыканта они катятся вниз, разве мальчик мог донести взрослому, что скоро они могут лишится всего из-за долгов…
— Дай помогу! — крикнул он и выхватил бутылку.
Мальчик боялся, что папа может разозлиться, и что за этим последует, он не знал. Папа никогда не бил его, но кто знает, что могло случиться… И…
Ничего! Ничего не случилось, папа даже не встал, ничего не сказал, даже головы не повернул. Жидкость вытекала из бутылки в раковины, и мальчик упивался триумфом. Значит, у него всё получится! Его переполняли счастливые эмоции, да такие, которые он никогда в жизни не ощущал. Он спасёт папу, он тот самый герой, о которых написано в сказках…
Возвышенное чувство держалось ещё неделю, пока наконец Петя не осознал страшную вещь. Хоть какая-то реакция — это была бы живая эмоция, живого человека, а его папа — не живой, холодный камень. Безразличие, вот что убило весь запал Пети.
Спустя годы он пытался снова и снова, но встречал ту самую холодную стену равнодушия, и вскоре отец приходил с бутылкой.
«Хоть никого не водит,» — как-то подумал он, так ему старушка-соседка говорила, вот он и запомнил.
Наконец уличная игра за гроши сменилась работе в храме. Пётр сразу же после школы, по настоянию местной медсестры с добродушной улыбкой и рыжими волосами, поступил в семинарию. Он прилежно учился и подрабатывал, раздавая листовки или разгружая машины. Тяжёлые мешки давили на спину, но он знал, что это единственный способ выжить. Когда ему наконец удалось закончить семинарию и устроиться в местный католический храм — он был вне себя от радости. Местный музыкант преклонного возраста уходил на пенсию и освобождал место. За отдельную плату он согласился поучить отца играть на этой сложной штуковине, извлекающей невероятный звук.
— Ну, вот, теперь-то мы заживём как надо! Видишь, ты ещё на что-то годишься! — сказал отцу Пётр после аплодисментов и последующей за ней проповеди.
— Да, сынок, спасибо, — сказал он также отрешённо, как и много лет назад.
Сердце Петра заболело от жалости к отцу, и себе, но он отбросил злые мысли и лишь улыбнулся в ответ. Люди приходили с мрачными лицами, а уходили счастливые и одухотворённые. Этого-то и добивался Пётр, большего ему и не надо было! Чтобы люди были счастливы, и отец в порядке.
Годы шли, и всё-то у них было замечательно, как считал Пётр, пока не застукал отца в отдельном помещении при храме. Да не просто застукал! С его единственной после матери женщине — бутылке! Как же тогда Пётр разозлился на него, да так сильно, что захотел заехать по дурной башке Библией, но ели сдержался. Как выяснил священник, отец тайком всё-таки выпивал, просто умело это скрывал, всё-таки жили они раздельно, а перед приходом — музыкант всё прятал.
— Прости, прости! — вдруг вскричал он. — Но ты не понимаешь, какого мне! Я был талантлив, был хорош, а потом, потом…
— Мама умерла, да, — резко ответил Пётр. — но только не только у тебя! А и у меня тоже! Проспись…
— Боже…
— Не упоминай всуе имя Господа! — рявкнул Пётр и вышел к сидевшим за лавками прихожан.
Мужчина осмотрел людей: седые, длинноволосые, и светлые как солнце головы не отрывали от него взгляда.
— Ну что ж, органист сегодня болеет, но я рад, что вы собрались! — лица немного помрачнели, но он выдержал, ему так не нравилось покрывать отца, он всю жизнь это делал, и вот опять.
— Пожалуй, начнём…
Тогда Петру удалось перенаправить свой гнев на эмоциональную проповедь, но после он вышел совершенно опустошенным. Дыра в груди, проделанная отцом, начала болеть.
«Дух мой так слаб, так слаб,» — сказал он мысленно себе и побрёл вытаскивать отца домой.
— Ещё раз такое увижу, забуду, что я священник! — крикнул Пётр в ухо отцу, когда волок его по бульвару.
— Ага… — лишь прошептал тот.
Но Пётр так и не смог придумать, что же делать со своим отцом, пока с ним не обделала свои дела его же печень. Священник знал, что это не закончится хорошо. Врачи качали головой и говорили, что лечение не даст результата, если не бросить пить. В этом-то вся проблема, бросить — невозможно! А отец ещё больше приклеился к бутылке, спасаясь тем самым от мыслей о скорой смерти…
С этими тяжелыми воспоминаниями Пётр покинул храм и отправился пешком домой. Его не отпускали мыли об отце ни на один день. Да и с кем ему было разделить печаль? Он был крайне одиноким человеком. Расположение духа совсем упало и улицы казались ещё грязнее, ещё темнее, чем когда-либо. Вороны зловеще каркали, как казалось Петру. Когда он спустился с холма к обычным жилым домам, его облила проезжающая машина.
— Прости Господи этого человека, — тихо сказал он и двинулся дальше.
Солнце совсем скрылось и включились фонари. Пётр перемещался от одного к другому, и размышлял всё о том же:
«Что же я мог сделать, чтобы спасти его, что?!».
Вдруг его взор зацепился за какое-то движение в переулке.
«Опять пьяницы!» — зло подумал Пётр и осёкся.
Затем он услышал собачий лай. И повернулся. Кто бы мог подумать, что этот поворот, эта остановка — изменит всю жизнь Петра. На холодной земле между домами лежало тело. Мужчина решил подойти, собака даже не рычала. По-видимому, это был ребёнок, слишком маленький для взрослого! Тело приподнималось от дыхания, значит — живой. Собака села рядом и смотрела на священника.
— Что же вы тут вдвоём забыли… — сказал Пётр и осмотрелся.
Тёмная толстовка и капюшон скрывали лицо, одежда была вся в грязи, а рядом он заметил, кто бы мог подумать, всё ту же бутылку, которую он узнает из тысячи других.
— Эх, зачем же ты так! — вздохнул он и взял на руки ребёнка.
Собака не отставала, но к Петру относилась очень дружелюбно. Дверь квартиры открылась. Он зажёг свет локтем и аккуратно уложил мальчика на диван.
— Пускай поспит, а завтра поговорим, — заявил Пётр и развернулся, в дверном проёме всё также стояла собака и, видимо, ждала приглашения?
— Ну чего ты ждёшь, и ты заходи, не на улице же тебя оставлять! — чуть громче сказал мужчина, не боясь разбудить мальчика, после такого количество алкоголя и взрослого-то не поднимешь обычным криком, это он знал точно, как дважды два четыре.
Собака завиляла хвостом и зашла, обнюхивая квартиру по углам. Пётр нашёл потрёпанное временем одеяло и накинул на мальчика, подложил ему под голову подушку и удалился покормить временного, как он тогда думал, питомца.
Кусок курицы собака съела на раз два и запросила ещё, мужчина пожал плечами и дал ещё. Тогда Пётр наконец позаботился о себе и приготовил ужин. Поел и отправился спать. Собака легла рядом на ковре.
— Как же так вышло, что ребёнок оказался на улице? — задумался Пётр, продолжая говорить вслух.
Собака в ответ заскулила.
— Ну да, не от хорошей жизни, конечно, но как? И что делать дальше? Я никогда не подбирал детей, ухаживал или помогал — да, но чтобы подобрать с улицы… Эх, утром будет думаться лучше, — подумал Пётр и попытался уснуть.
Сон пришёл не сразу, а когда всё-таки удалось до него добраться, ему снилась белокурая мама. Она говорила:
— Ты сделал всё правильно, сынок…
— Что правильно? — удивлялся Пётр, по лицу текли слёзы, мама ему ещё никогда не снилась.
— Что спас этого мужчину…
— Мужчину? — продолжал удивляться Пётр.
— Мужчину! Гав-гав-гав. — сказала она.
Собачий лай разбудил его. Видимо, надо выпустить на улицу. Он оделся в домашнее и вышел в гостиную, где как раз и спал ребёнок. Пётр наклонился к нему и легонько потряс за плечо. Ребёнок повернулся к нему лицом и тогда священник понял, о чём говорила его мама. У этого ребёнка оказалось совершенно взрослое лицо, лицо мужчины, большие глаза, нос и губы.
— Доброе утро… — обескураженно произнёс незнакомец.
— Доброе… — столь же растерянно ответил Пётр.
— Где я? И как сюда попал?
— Вы…Вы…
Тогда до Петра наконец-то дошло, кто перед ним. Это был не ребёнок, но что ж в полутьмах разве разберёшь! Это был карлик! Собака радостно залаяла, словно обрадовалась догадке мужчины.
— Тише, Жучка! — сказал карлик.
— Так её зовут Жучка…
— А вы как называли?
— Пока никак… — Пётр замялся, но всё-таки решил продолжить диалог. — А вас как зовут?
— Аркадий, а для друзей — Аркаша. — произнёс он и прикоснулся к голове, видимо, сильно болела. — Аспирина не найдётся?
— Найдётся, а друзья у вас, скажем прямо, отвратные, раз бросили умирать среди мусора и грязи. — резко сказал Пётр.
— Да никакие это не друзья, так, знакомые, да и знакомыми их назвать сложно. Хотя и друзей-то у меня толком нет, ну кроме неё, — он кивнул в сторону собаки, и та завиляла хвостом.
— Как же так вышло, что вы оказались, ну сам знаешь, где? — наконец Пётр решил задать волнующий его вопрос.
— Понимаете, дело в том… — Аркадий задумался. — Что я музыкант, уличный, ну мои инструменты они, они… — собака подошла и ткнулась в маленькую ладошку, — сломали плохие люди, хотели, чтобы я заплатил, заплатил, за то, что выступаю, — он тараторил и слёзы текли по щекам. — хотели, чтобы я жил с ними, ну я и…
— Отказал? — догадался Пётр.
— Да! И они сломали мою скрипку, и пальцы хотели поломать, но это, как кто-то из них сказал, дурная примета — в смысле, ломать пальцы музыканту, — пояснил Аркадий и спустился, чтобы обнять собаку. — А потом они смеялись и сказали, что было бы весело напоить карлика! — последнее он произнёс таким тоном, что аж мурашки пробежали по спине. — весело, ах-ха-ха! — горько засмеялся он и тут же заплакал.
— Да уж… — тяжело вздохнул Пётр. — Ничего вам досталось, Аркадий…
— Давайте на «ты», и просто Аркаша, больше добра мне мало кто делал.
— Хорошо, давайте, то есть давай. — Пётр утвердительно кивнул. — Я Пётр.
— А для друзей?
— Пётр.
— Понятно, тоже одиноки, как и я? — Аркаша смотрел прямо в душу, и кажется, мог нащупать ту самую дыру, оставленную отцом священника.
На этот вопрос Пётр не ответил, зато решил кое-что узнать:
— А что с клавишными инструментами?
— Пианино? Я играл на нём много лет, пока наш театр не сгорел, и тогда все разбрелись кто куда… Так я и стал бродячим музыкантом… — заключил Аркаша, но было видно, что у него есть ещё много что рассказать, а ещё Петру показалось, что он чего-то не договаривает, но это лишь глупые подозрения к совершенно незнакомому человеку.
— Тогда у меня есть к тебе предложение. У работаю священником в местном католическом храме… — начал он.
— Священник? — удивился Аркаша.
— Ну да, не должен же я постоянно ходить в сутане.
— Сутане? Хотя нет, не отвечай, я догадался… — сказал Аркаша и вопросительно посмотрел на Петра.
— Так что за предложение?
— Стоит у нас в храме орган, не мог бы ты научиться на нём играть?
— Но я никогда… Да и учитель нужен… — неуверенно сказал Аркаша и потёр ладошки друг о друга.
Пётр удачно вспомнил про старого учителя, который знал ещё его отца, оказалось, что он ещё жив и поучит Аркашу одному единственному произведению. Старик же не хотел возвращаться к работе, потому что руки тряслись из-за болезни, и Пётр до сегодняшнего дня его не тревожил. Клавиши же располагались на двух ярусах, но они оказались достаточно короткими и близко расположенными друг к другу, чтобы бродячий музыкант смог дотянутся до них без особых сложностей. В поте лица Аркаша пытался научиться, и со временем орган поддался, настойчивость и трудолюбие переломило незнание инструмента. Пётр так обрадовался, что у его нового приятеля всё получилось, что решил обратиться в местные газеты.
«Вот спустя десять лет старый орган снова заиграет!» — гласил заголовок.
Люди толпились, они пришли, пришли! У Петра разрывалось, в этот раз от счастья, сердце. Он взглянул наверх, встретился глазами с Аркашей и началось. Да так началось, что хотелось взлететь. Столько чувств, столько эмоций — это напоминала большую волну, нет, гигантскую! Пётр словно окунулся в прошлое, когда ещё десять лет выступал его отец. Неужели что-то могло пойти не так? О, могло, и ещё как, но об этом позднее! После выступления и аплодисментов, как давно их не слышал Пётр, десять лет, десять…
Он громогласно привлёк внимание и начал проповедь. Снова Петру удалось зажечь их сердца, он видел это в их глазах, они словно наполнились жизнь. Люди подходили и жали руку Петру и Аркаше. Последний аж весь светился от гордости. После того, как Пётр со всеми поговорил, дал наставления и просто выслушал. Он подошёл к Аркаше и вручил ему крестик, небольшой, серебренный. Музыкант улыбнулся и вместо рукопожатия обнял Петра.
— Спасибо, спасибо, я так давно этого не чувствовал! — Аркаша сразу же надел крестик на шею и спрятал под белой рубашкой.
— Они были счастливы благодаря нам! Это невероятно…
— Да уж. — улыбнулся Пётр и похлопал друга, он не побоялся этого слова, по плечу. — Друг.
После этого Пётр заметил слезу в уголках глаз Аркаши. И всё шло хорошо, одно выступление за другим привлекало всё больше людей в католический храм. Одна семья звала другую послушать орган, сходить в храм…
А Петру только это и было нужно. Он был счастлив, очень!
Но как же потрясло Петра, когда Аркаша не появился на положенном месте. Священник зашёл в небольшую комнату с дополнительным алтарём и нашёл там музыканта. Он было обрадовался, но затем услышал самый неприятный для него звук — бутылка. Чутьё не подвело, Аркаша сжимал бутылку в руке и смотрел потерянными глазами на Петра.
— Ты чего?! — крикнул он. — Ты чего удумал, у тебя сейчас выступление?!
— Скажи, что я заболел, не могу выступать, упал или сломал что-то себе, руку, например, придумай что-то! — пьяным голосом сказал Аркаша.
— Нет, не буду! Никогда больше!
— Да это первый раз…
— Никогда больше я не буду покрывать алкоголика! Никогда, слышишь?! — крикнул Пётр, да так, что аж стены затряслись. — Если ты не бросишь сию минуту, ты можешь катиться туда, откуда пришёл! Но если я тебя ещё раз увижу с бутылкой, ты можешь сюда больше не приходить!
— Но Петя… Петя… Я же…
— Я всё сказал. — Пётр хлопнул дверью, в груди у него закипала ярость.
Он с серьёзным видом встал перед прихожанами и произнёс:
— Сегодня, к сожалению, органа не будет, но останьтесь, пожалуйста, я хочу кое-что сказать…
И Пётр начал проповедь, но необычную, он рассказал о своём отце, впервые в жизни он сказал людям правду о нём. Он рассказал, как алкоголь сгубил его жизнь. Как превратил в бездушный камень, с которым пришлось жить маленькому на тот момент Пете. Он говорил о статистике, о авариях, которые случаются из-за алкоголя. Пётр никогда не говорил с таким вдохновением.
Тем временем Аркаша всё это слышал и сердце его разрывалось, он чувствовал, как крест на груди жжёт кожу. Как ему дурно от выпитого, его выворачивало наизнанку, а в голове звучал голос Петра. Тогда Аркаша сжал крестик в кулаке и выдохнул. Слёзы потекли ручьём. Когда Пётр закончил он почувствовал, что сказал такие важные вещи, о которых не говорил никто из его коллег, по крайней мере, в их небольшом городке. А ещё он почувствовал, как поменялись люди, сидевшие в храме. Что-то и в них тоже перевернулось. А затем случилось неожиданное — заиграл орган, не всегда получалось точно попадать по клавишам, но он играл. И в этот раз в эту игру вложили нечто большее, чем просто умение, душу. И это заполнило наконец ту дыру, которая образовалась у Петра…
Оказалось, что Аркаша сочинил ту историю, и инструменты он сам продал, так как очень хотелось выпить, и в том, что сгорел театр — он винил себя. Пётр поговорил с ним и отпустил грехи, тем более тогда никто не пострадал, кроме него никого в здании не было. Театр быстро отстроили заново, но из-за чувства вины Аркаша не смог вернуться. После же выступления Петра — музыкант завязал на совсем.
А ещё Аркаша познакомился с Верой Львовной, той хрупкой маленькой женщиной, о которой упоминалось в самом начале. Вскоре Пётр их венчал! Так вместе с Жучкой они все вместе поселились в частном доме, и Пётр больше не чувствовал себя одиноким…
Никогда больше! А что вы думаете об алкоголе? Напишите в комментариях, а мы всё обязательно прочитаем.
0 Комментарий