– Дорого стоить будет, – прищурилась колдунья.
Глаза у нее были темными и глубокими, как ночное небо. Люди мало о ней знали: кто-то говорил, что Зухра – из местных: дескать, проходил неподалеку от деревни табор, да и случилась роковая страсть у красавца-цыгана с сельской девушкой. Вроде бы парень влюбился без памяти, ходил к отцу девушки просить руки любимой.
Но глава семейства заартачился, не хотел отдавать дочь в табор. Тогда юноша решился осесть в деревне, но тут уж свои его не поняли. Цыгана того потом выловили из пруда на окраине села. Никто не знал, сам ли парень решил свести счёты с жизнью, или кто-то ему помог. А через девять месяцев девушка родила черноглазую – в отца, девчурку. Отец, с позора за дочь, принесшую дитя в подоле, запил. Пьянствовал он правда, недолго: замерз под чьим — то забором в крещенский мороз. А девушке и вовсе не стало жизни. В родном селе ее разве что ленивый не обозвал гуленой.
Вскоре она уехала из этих мест вместе с дочерью, но поговаривали, что неизвестно откуда появившаяся в деревеньке, Зухра – и есть та самая девочка. Слишком многое на это указывало: и то, что поселилась колдунья в том самом доме, где жила когда-то семья бедной девушки, и то, что она любила гулять по берегу пруда, который со времён гибели молодого красавца, прозвали Цыгановым. Теперь и деревню все, не сговариваясь, называли Цыгановым Прудом. Прилепилось это название как пластырь, ничем теперь не отдерешь. Сама колдунья ничего не рассказывала о себе, и на вопросы не отвечала.
Надежда Валентиновна упрямо поджала губы.
– Отдам, сколько попросишь.
– Да я не об этом, – со смехом отмахнулась Зухра. Потом, посерьезнев, наклонилась к просительнице: – То, чего ты просишь, дорого сыну обойдётся! Думаешь, оно просто так? Вчера любил – на руках носил, а сегодня возьмёт и разлюбит? Послушай ты меня, Надя, я плохого не посоветую: оставь их в покое! Пусть живут, как жили. Зачем любовь рушишь?
Надежда Валентиновна, не отвечая, смотрела прямо перед собой. Во взгляде её читалась железная решимость идти до конца в своем намерении.
– Ну, воля твоя, – сдалась колдунья, – Придёшь через три дня, все сделаю. Но только смотри, пожалеешь.
– Не пожалею, – твердо ответила женщина, и повторила ещё раз, уже тише: – не пожалею.
Возвращалась Надежда Валентиновна не спеша. Не хотела, чтоб люди видели выходящей из дома колдуньи, вот и пришлось петлять до дома чужими огородами. Да оно и к лучшему. Дома ведь как: там протереть надо, здесь тарелку помыть, где сорняк выдрать пора, где грядку польешь, а потом глядь – уже и вечер, спать пора. Так за весь день и подумать ни о чем не успеешь. А сейчас время было…
***
Женьку она растила одна. Толик, его отец, был шалопаем: узнав, что Надя забеременела, он быстренько с ней расписался, заработав в селе репутацию порядочного человека. А через два месяца ушел в армию. Его, да ещё одного односельчанина, тракториста Васю, провожали бурно и весело. Служить им предстояло где-то в Средней Азии. Василий потом и рассказал, что будто бы Толик там закрутил любовь с медсестричкой, и через однополчанина передал жене короткую записку о том, что развод ему не нужен, но и домой он не вернётся. Всю свою нерастраченную любовь Надя перенесла на подрастающего сынишку.
Женька рос смышлёным и покладистым, с ним она горя не знала. Он и в дому приберет, и поесть сварит. Уроки всегда сам делал, из школы носил пятерки с четверками, да ещё и подрабатывать успевал. Он с детства любил работать с деревом, вот кому табуретку сделает, кому крыльцо починит – всё же денежка. Люди советовали молодой матери развестись, и попробовать снова создать семью, но сама Надя о новом замужестве не думала. Правда было дело, посватался к ней как-то тот самый Вася-тракторист, но ей он совсем не нравился. А других женихов вроде и не нашлось.
Погулять с красивой женщиной, провести милый вечерок вдвоём – на это охотники не переводились. Но жениться никто не спешил, и если, подумать оно понятно. Надя женщина с характером, мужчины таких боятся. А тут ещё и ребёнок. Хороший, славный парень, а всё ж таки, чужой.
– Детей тебе ещё надо, – не уставала твердить единственная подруга Нади, соседка Люба, – залюбишь ты Женьку.
– Чего бы? – вскидывалась Надя. – Он у меня работящий, не балованный. Где же я его залюбила?
– Залюбить можно по-всякому, – задумчиво отвечала соседка. – Женька-то парень хороший, да вот только ты уж слишком к нему прикипела. Женится он, что делать будешь? Станешь сноху со свету сживать…
Надя отмахивалась от слов подруги. Женька был ещё таким маленьким! До невест и свадеб времени много, не завтра они ещё случатся. Может и стоило ей тогда согласиться? Пожила бы с тем Васей, попривыкла… стерпится-слюбится. Детей бы ещё нарожали. Глядишь и не терзала бы сердце жестокая боль обиды и одиночества.
Всё было хорошо, пока Надя не узнала, что её девятиклассник Женька дружит с Натальей. Девчонку она хорошо знала, её родители жили неподалеку, через три дома за поворотом. Надя, хоть и почувствовала лёгкий укол материнской ревности, вмешиваться не стала – пусть дружат. Сколько у него таких Наташек ещё будет! Вон парень школу окончит, да и отправит она его в город. Выучится, а там может и найдет хорошую партию, выйдет в люди. Хотелось, чтоб девушка была с приданым, из приличной семьи, со связями. Такие и зятю помогут пробиться в жизни, и дочь не забудут.
Сыну о своих честолюбивых мечтах она не рассказывала. Возраст у него шальной, как пойдет взбрыкивать, лишь бы не делать того, что старшие говорят. Пусть пока учится спокойно. Лишь бы Наташка от него не понесла! Этого Надя всерьёз остерегалась. Но все же надеялась на Женькино здравомыслие, а ещё больше – на Наташкину девичью скромность. В конце-то концов, парню что, снялся да уехал, ищи ветра в поле! А девке весь позор разгребать.
Но Женька порушил все мамины планы, сразу после школы сказав, что ни в какой город он не поедет, а останется в родной деревне плотником. Но хуже всего было то, что сын объявил матери, что скоро женится. На Наташке своей ненаглядной. Услышав это, мать разрыдалась:
– Ну куда, куда ж ты так спешишь, Женечка! – умоляла она. – Ты ведь и жизни-то совсем не знаешь, и девушек толком не видел! Погулял с одной девчонкой, так что она теперь – навек тебе?
– Я люблю её, мам, – коротко ответил Женя. Больше он ни словечка не вымолвил.
***
– «Я люблю её, мам», вот и весь ответ! – жаловалась Надя подруге, – Что делать, Любушка, ума не приложу! Ну куда ему жениться, дитё ведь совсем!
– Это дитё в шестом классе деньги в дом носить начало, а в девятом по более тебя зарабатывало, – сурово напомнила соседка. – И Наташка девка хорошая. Пусть уж женятся, раз любовь у них.
– Не хочу! – рыдала Надя, – погубит она Женьку моего! Я сердцем чую, Люба, погубит! Материнское сердце не обманешь! А я на него всю жизнь положила!
– Сердце материнское? Ну-ну, – хмыкнула Люба. – Не врала бы ты, Надь. Не этого ты боишься.
– А чего же тогда? – Надя вытерла ладонью слёзы, и удивлённо посмотрела на соседку.
– А того, что жена Женьке важней тебя станет, вот чего! Только чего жену с матерью ровнять? Жена – одно, а мать – она мать и есть.
Ночью Надя долго не могла сомкнуть глаз: всё думала о том, что сказала ей соседка. Наталья и впрямь слыла девушкой скромной и работящей, да и Женю она явно любила. Почему же матери так горько было думать об их свадьбе? Надя не хотела себе в этом признаваться, но больше всего она боялась, что сын, женившись, забудет её. А кто у неё ещё есть? Что она станет делать в опустевшем, без Женьки, доме? Люба, хоть и говорила, что одиночества бояться не надо, и даже наоборот, семья станет больше (был один сын, а теперь его жена дочкой станет, а там и внучата пойдут), но Надя знала наверняка: не примет она невестку. И внуки родными не станут. Это уже Женькина будет семья, не её.
Больше она не решилась возражать сыну. Знала, что парень он покладистый, но только до поры, пока серьезного не коснется. Тут уж он на своем настоит. Надя боялась, что Женя с ней совсем разругается. Оставалось только покорно ждать свадьбы. Как назло, за праздничным столом все только и нахваливали молодых да пророчили им счастье невиданное! Надежда сидела, опустив взгляд в пустую тарелку. Кусок в горло не лез, а больше всего хотелось, чтоб нашёлся хоть один порядочный человек, который поймет горе матери. Ведь всю жизнь для него, сыночки-корзиночки, тянулась! А теперь, полюбуйтесь: нашел себе жену, не до матери теперь станет! А куда ей, одинокой, деваться? Ей-то куда?!
– Ты б поела, Надь, – подтолкнула её локтем Люба, – не на похоронах сидишь!
– На них, – буркнула Надя, – на своих похоронах. Допоздна засидевшиеся гости продолжали поднимать тосты за здоровье и будущее семейное счастье молодоженов, а Наде хотелось плакать.
Никто не пожалел её, горемычную, даже наоборот. Почему-то всем казалось, что для нее свадьба Женьки – праздник. Да какой же это праздник, если завтра Надя не встанет засветло, чтобы накормить сына перед работой? Не соберёт ему обед, чтоб голодным там не сидел? Теперь спи хоть до обеда, ничего не изменится! И не скажет она, пришедшему вечером сыну, чтоб ополоснулся, да стружку из волос вычесал. И ужин можно не греть. Можно даже и не готовить, слова никто не скажет.
Гости переговаривались о том, что вот и вырастила Надя сына, можно теперь и о себе подумать. Не старая ведь ещё. И свободная. Свободная…
— Не свободная она теперь, – думалось Наде, – а ненужная.
Сыну, Женьке была нужна, а теперь у него супруга имеется. Никому-то она не нужна теперь. Никому…
В первые полгода после сыновьей свадьбы, Надя ещё надеялась. Думала, что натешится Женька с молодой женой, налюбится, да надоест ему. Парень-то ведь молодой, разнообразия захочется… Господи, да сыграй в нем сейчас папашины кобелинын гены, Надя и то была бы рада! Но не случилось. Уже через год Женька тетешкал на руках сына, а там и дочка родилась скоро. Надя через силу общалась с внуками. Оба пошли в Наташку, а ей самой, заразе, роды – что с гуся вода. Родит, откормит, и снова стройная, звонкая!
Наде хотелось, чтобы беременности уничтожили наглую невесткину красоту. К тому времени она уже перестала скрывать от себя стыдную правду: она хотела, чтоб Наташа растеряла и стройность свою, и девчачий задор, и пышные, густые – в руку не умещаются – волосы. Ведь может быть тогда Женька бы, по мужскому обычаю, и отвернулся бы от жены. А от немилой жены, известно, и дети постылые. Да и уж очень хотелось невестке отомстить. Мало ей, что ли, парней на селе? Нет, надо было единственного сына у одинокой матери забрать! Женя заходил часто, почти каждый день. Сама Надя в гости к сыну ходить не любила. Зачем? Там жена хозяйка! Пару раз Надя попробовала сказать сыну, что детки-то ведь совсем ничем на него не походят. Кто ее, Наташку эту знает, вдруг да нагуляла она их?
Женька, паршивец только смеялся: «Ты мам, за меня боишься, да и сплетен всяких наслушалась! Мои они, Мишка с Машей! Сама посмотри, у них ведь и родинки, как у меня, и Маша в меня – смуглая! Это тебя страхи твои смущают!».
Пришлось замолчать. Но и удержаться от гадостей было трудно. Придет сын голодный, Надя тут же и спросит: «Что же это, жена тебя не кормит? Или готовит так, что ты и проглотить не можешь, к матери поесть пришёл?».
Если Женя приходил уставшим, Надя участливо спрашивала: «Не даёт тебе жена отдохнуть? Сама-то не работает, чего ей. Муж и денег принесёт, и по хозяйству управится».
Порой она, ради сына, старалась промолчать. Видела, что ему это не нравится. Но слова так и просились с языка! В конце концов, Женька стал приходить всё реже и реже, и скоро забегал уже только раз в неделю, и не оставался больше, чем на полчаса. Надя горько плакала по ночам, а днём прятала от людей покрасневшие глаза.
***
– Держи! – Зухра придвинула к Наде пузырек тёмного стекла, – Это Женьке твоему, на остуду. Выльешь ему сразу все в чай, как в гости придёт.
– А она? – скривила губы Надя. Противно было даже выговорить имя невестки.
– А это ей, – колдунья вынула из кармана маленький флакончик духов, – отдашь сыну, скажешь, что для неё. На шоколад делать не стала, шоколад дети сьедят. А на духи можно. Подушится ими, и всё. Пострашнеет.
– Спасибо, – Надя деловито убрала в сумку и духи и зелье.
Зухра не сводила с неё задумчивого взгляда.
– Не передумала, значит.
– Да чего тут передумывать! – возмутилась женщина, – Что я тебе, не рассказывала? Она его и не кормит, и работой изматывает! А он не семижильный! У меня один сын, и мне на это смотреть каково?! А дети? От него ли?
– Ладно, – сухо оборвала ее колдунья, – иди.
***
Рассвет уже давно окрасил утреннее небо, а Наташа всё лежала в постели. Раньше в это время она уже вовсю шуршала по хозяйству, кормила детей и провожала на работу мужа. Но вот уже неделя, как на неё напала странная хворь. Сил не было совсем. Врач, выслушав её жалобы, отправил сдавать анализ крови, на предмет анемии, но ничего не нашёл. Всё было в порядке. А Наташе всё сложнее было вставать по утрам, и заниматься обычными делами. Порой казалось, что и рукой-то сложно пошевелить. Она часто задремывала на ходу, стала рассеянной, безразличной ко всему, а теперь уже почти и не вставала. Женя тяжело заворочался, просыпаясь.
– Все валяешься? – процедил он, взглянув на жену.
Наташа поморщилась от резкого запаха перегара: Женя пил вот уже несколько дней. На работу он ходить перестал. Странно. Он ведь всегда был равнодушен к спиртному, а теперь его, кажется, только бутылка и тянула.
– Слабая я что-то, Жень, – извиняющимся тоном ответила женщина, – встать не могу.
– Ну и валяйся, бока наедай. Муж резко откинув одеяло, встал.
– Ухожу я к матери. Та хоть поесть сготовит. Не жди.
– А вернешься когда?
Он посмотрел на неё мутными, равнодушными глазами.
– Не вернусь. Надоела ты мне. Век бы не видеть…
Наташа отвернулась к стене. Из глаз, сами собой, полились слезы. Она не хотела, чтобы Женя видел, что она плачет.
***
– Вот говорила я, Люб, что лентяйка она и захребетница! – торжествующе сказала Надя.
Люба пожала плечами: – Чего ж лентяйка? Муж запил, семью забросил… Плохо ей.
– Плохо?! Да ты видала, как дети из сада фрукты носят? И самим поесть, и её, мерзавку, накормить! Она и не встает даже!
– А твой-то сын? Что же он жене хворой, да детям своим не поможет? – Люба буравила взглядом соседку, – Или пьянка ему дороже семьи стала?
– А с чего он пьет-то?! – взвилась Надя. – С того, что Наташка-гадюка, все соки из него выжала!
– Ну а ты? – не отступала соседка. – Ты-то чего не помогла? Они ж к тебе прибегали, просили хоть хлеба дать. Ты их и на порог не пустила, сказала, что нагулянные они. Стыда в тебе нет, Надя! Своим же внукам краюху хлеба пожалела! А к кому ты старость свою встречать пойдешь? Как на судье Божьем отвечать будешь?
– Нагулянные они и есть! А чего, думаешь, я не вижу, что на Женьку-то они и не похожи совсем?! Да ещё и… — не успокаиваясь договаривала она уже в спину соседке, много разных гадостей о снохе.
***
– Наташа! Натаааша! – звал мягкий грудной голос.
Веки не поднимались. Что там, день на дворе? Ночь? Неважно…
– Наташа!
Чья-то теплая ладонь легла ей на лоб. Откуда-то появились силы. Она с усилием открыла глаза. На краю кровати сидела темноволосая женщина.
– Зухра…
– Я повиниться пришла, Наташа, – сказала колдунья, опустив голову, – попутал меня лукавый, поверила я свекрови твоей. Она ведь ко мне приходила. Хотела тебя извести, и чтоб Женька к ней вернулся.
– Спать…
Глаза закрывались.
– Спи. Сейчас спи, а утром всё пройдет.
Зухра сжимала в руке флакончик духов. Подарок свекрови.
– Я эти духи с собой заберу. Кину в Цыганов пруд, с тебя порча и снимется. И Женька пить перестанет. Он вернётся, ты прими его только, не держи зла. Не его это вина. И свекрови не бойся. Больше она вам навредить не сможет.
– Да… — тихо ответила Наташа проваливаясь в глубокий сон.
– А сама уеду отсюда, Наташа. Не было моим родителям здесь счастья, и мне не будет.
– Родителям?… — из последних сил спросила Наташа.
– Да, Наташенька, – красивое лицо Зухры на секунду помрачнело, – отец мой в том пруду утопился. В Цыгановом. Думала приеду, обживусь… Да как обживешься, когда родители столько горя здесь натерпелись. Уеду я.
Утром Наташа проснулась рано. Во всем её теле поселилась удивительная лёгкость и свежесть. Хотелось вскочить и пуститься в пляс, но дети ещё спали. Рано ещё, нечего их будить. Она немного полежала, вспоминая странный ночной сон: вроде бы колдунья говорила что-то про духи, что их надо бросить в Цыганов пруд… Дверь тихонько приоткрылась, в комнату заглянули дети.
– Встаю уже, мои хорошие, – сказала Наташа, и сама подивилась веселости своего голоса.
Она легко поднялась и пошла на кухню готовить завтрак. Выходя из комнаты, она скользнула взглядом по туалетному столику. Флакона на нем не было.
***
Спустя время, Надежда со слезами на глазах пыталась оправдаться перед сыном.
– Я ж как лучше хотела, сынок! – плакала Надя, – Мало ли девушек на свете есть, и красивых, и умных, и при деньгах! В город бы съездил, нашел бы ты себе ещё тысячу таких Наташек! И лучше бы нашёл! Я же как всем лучше хотела!
– Как лучше? – Женька смотрел на мать круглыми, от шока, глазами, – Да ты же чуть жену мою не угробила! Дети бы сиротами остались! Я чуть не спился к чертям собачьим! Это твоё лучше?!
Соседи, прильнув к окнам, наблюдали, как пожилая женщина бежит по улице за сыном, умоляя его вернуться, и крича что-то о колдунье Зухре. Женя, не оборачиваясь, шёл к дому, где жила его семья. Наташа сидела на крыльце. Дети устроились рядом, тесно прижавшись к маме, и слушали сказку. Они не сразу услышали, как отворилась калитка и прошелестели по дорожке отцовские шаги.
– Наташа! – окликнул он жену.
Она отложила книгу, встала.
– Знаю, – ответила она на незаданный вопрос, – всё знаю. Зухра рассказала.
Дом, в котором жила колдунья, опустел в ту ночь. Теперь окна его были наглухо заколочены, а во дворе уверенно разрастался бурьян. Никто не знал, куда уехала Зухра, но почему-то все были уверены – назад она не вернётся.
– За подлость ты свою поплатилась! – не выбирала выражений Люба, – Потому и люди знаться с тобой не хотят, потому и сама от людей прячешься!
Надя только хмурилась, ничего не отвечая. Что ей ответить? Да и не поймет ведь, как пить дать, не поймет! Вся деревня отвернулась, никто теперь и не здоровается. А она, что она? За что её винить? Она ведь просто хотела, чтобы сын оставался при ней.
А после случившегося сын отрёкся от матери, разве любовь может быть такой, уничтожать всё на своём пути?!
Надя так и не смогла смирится с тем что сын может быть счастливым и без нее. И жила в затворничестве всю оставшуюся жизнь.
0 Комментарий