Я ещё училась в школе, когда все распевали «И вот иду такая вся в Дольче Габбана». Смутно представляла, что такое Дольче Габбана, но завораживали слова: значит, идёт такая глянцевая раскрасавица, стильная-престильная, и все вокруг глазеют на неё.
Вот если бы я была в прикиде от Дольче Габбана, Миша бы точно обратил на меня внимание. А то только списать алгебру просит. Нет, иногда вечером звонит, чтобы задачу по физике, уже решенную мной, естественно, продиктовала. Сегодня, когда мне уже двадцать шесть, могу с уверенностью сказать, что Мишу я люблю с детского сада. Даже не так: с ясельной группы. Детсад был ведомственный. А наши с Мишей родители работали на одном заводе. И жили мы рядом в соседних заводских домах. Так что заводской детский сад был предопределен судьбой. Я всегда так считала. Но Миша, похоже, в судьбу не верил. Он, наверное, по привычке сидел всю школу со мной за одной партой. Но на переменах и после школы был с другими одноклассниками. А с 5-го класса у Миши каждый год была другая пассия.
Красавиц-одноклассниц как раз хватило до выпускного класса. Но он умудрялся не перессорить девочек между собой. И со всеми у Миши были хорошие отношения. Так и мальчики не соперничали с ним, разборок не устраивали. Став взрослой, я признала, что в этом отношении Миша уникален – надо уметь так сглаживать острые углы. И только со мной Миша ничего не сглаживал. Нечего было сглаживать?
Я всегда была рядом. Его внимания не требовала. Только вот знал бы Миша, чего мне это стоило! Это хорошо знала моя бабушка. Она меня вычислила сразу. И почему у меня глаза на мокром месте, и из-за кого. Вот тогда перед Новым годом в шестом классе она и поговорила со мной по-женски. Чаще говорят «по-мужски». И всем сразу понятно, какой это разговор. И не только разговор. Но по-женски тоже эффектно. Если, как у меня с бабушкой. Мы были одни дома. Родители на работе. Я пришла из школы вся зареванная. Правда, плакала не на улице – медленно поднималась в квартиру по лестнице и на каждой площадке вволю ревела. Слез как раз хватило до восьмого этажа. Ну и наплакала не глаза, а щелочки. Бабушка тут меня и вычислила.
-Умывайся, внуча, хорошенько и на кухню – кормить тебя буду. Ну, и допрашивать тоже, — сказала мне бабушка.
На допросе я рассказала, что Миша снял как всегда с вешалки мою куртку, сунул, не глядя, мне в руки, а сам почти бегом за Настей, моей одноклассницей. И взял её рюкзак. Они вместе ушли из школы. Ну, Настя, конечно, красивая. На неё и старшеклассники заглядываются. Но мог Миша хотя бы «Пока!» мне сказать…
-Что тебе сказать, девочка? Так было, так есть и так будет, — говорила бабушка. – Если коротко, насильно мил не будешь. Даже песня есть такая: «Мы выбираем, нас выбирают. Как это часто не совпадает!» Можно, конечно, ходить тебе тенью за Мишей, ловить каждое его слово… Можно. Так тоже бывает. Но тогда где будешь ты? Не потеряешься?
Потеряться я, конечно, не хотела. А вот быть Мишиной тенью согласна была… Я понимала, что с моими очками +3 красавицей мне не стать. Тем более, что очки я регулярно теряла. Или они падали обязательно стеклами вниз. Ломались дужки. Хорошо помню, что первые очки, точнее, оправу для них, мне привёз крестный из заграничной командировки. И эти очки были красивые. Разбив их практически на пустом месте, и разбив не стекла, а изящную, как говорила мама, черепаховую оправу, я перешла на обычные, те, которые продавались в ближайшей оптике. А тут красотой и не пахло. Как я ненавидела мои очки! Сколько могла обходиться без них, столько и обходилась.
Но в школе без очков не получалось – и то, что было написано на доске, и то, что я писала в тетрадях, прочитать можно было с большим трудом. Миша не реагировал на мои очки. Да он, если честно, вообще на меня не реагировал. Считал, наверное, что я просто всегда есть. И всегда рядом.
Иногда мне снился странный сон. В этом сне я жила в городе, где все носили очки. Ну, и я тоже. И очки не влияли на то, считался человек красивым или нет. Каждый раз в этом сне я искала Мишу. А как он смотрится в очках? И когда казалось, вот-вот его увижу, просыпалась. И всё-таки я увидела Мишу в очках. Правда, случилось это через несколько лет.
…В выпускном классе я уже знала, что буду поступать в медицинский. Выбрала и специальность: стану офтальмологом. Может, смогу кому-то помочь не носить очки. Например, думала я, избавлю таких же, как я, девчонок от комплексов очкариков. Или помогу пилоту. Говорят, что летчиков в очках не бывает. Словом, намерения у меня были самые благие. И это они, благие намерения, помогли мне не реветь и не страдать, что Миша по-прежнему не замечает меня. Даже когда его выбор пары для сольного вальса на выпускном вечере пал, конечно же, не на меня, а на красавицу Лилю. Справиться с наваждением по имени Миша мне помогла и усиленная подготовка к вступительным экзаменам в медицинский. Я знала почти про всех одноклассников, кто из них и куда поступил или не поступил. Мы, как и договаривались, встретились в конце августа в кафе, что недалеко от школы.
Я была рада, что, как сказала наша староста, подняв за это бокал шампанского, из наших поступили семнадцать человек. Среди них – Миша и Лиля. Они оба стали студентами столичного политеха. Они и пришли на встречу вместе. И сидели рядышком, в обнимку. Короче, у меня не осталось ни одной иллюзии: ну не пара я Мише…
Я благодарна учёбе – это она заполонила меня всю, не оставив времени на страдания. Ну, те, кто учился в медицинском, знают, что каждая пропущенная лекция, семинар или, что ещё страшнее, практика – это обязательная отработка. Причём, в нашем медицинском жёсткая. Ты хоть чуть ли не умирай, скажем, от перитонита, а выздоровев, будь готов сдать-пересдать-отработать тему. Тут могу с уверенностью сказать: ещё и поэтому будущие медики редко болеют. Знают, что справка о болезни – не индульгенция. Отработать всё равно придётся. Вот я и училась без отработок. И хотя до изучения специальности было ещё далеко, все, что входило в программу было мной изучено вдоль и поперек: врач должен знать как можно больше о человеческом организме и его слабых местах.
…Помнила ли я о Мише? Вопрос поставлен неправильно: не забывала ли я о Мише – вот так правильно. И ответ: не забывала. Романов в университете у меня не было. Тут тоже постарались, уверена, мои очки. А вот друзей хватало. Причём, всё больше парней. И ни один из них не был похож на Мишу. Нет, были даже лучше Миши – кто красивее, кто спортивнее, а кто-то даже начитаннее. Это я понимала. Только все равно они не были Мишей.
…Я стала офтальмологом. И ещё интерном приняла боевое крещение: после встречи Нового года в городском парке к нам в отделение привезли сразу шесть человек с ожогом глаз. Все из-за некачественных петард. В приёмном покое работали сразу все врачи отделения. Шёл осмотр пострадавших и, прошу прощения за немедицинский термин, их сортировка: кому-то нужна была самая серьёзная помощь, а кто-то обошёлся промывкой раны. Мне досталась молодая девушка совсем без бровей и ресниц – так она расплатилась за то, что вместе со своим парнем лихо поджигала петарду. Но, к счастью, её зрение не пострадало. А девушку это не очень в тот момент обрадовало. Она то и дело проводила своим пальчиком с модным маникюром по тому месту, где у неё ещё час назад были брови, и плакала. Какие брови! Там остались жесткие щетинки, выжившие после пламени…
Но так было только на новогодние признаки – народ у нас лихой, говори – не говори, что такие петарды и иже с ними — штука опасная, но ради зрелища они на все готовы. А в основном, офтальмологи нашего отделения лечили именно болезни глаз. И надо сказать, лечили успешно. Надо было видеть радость и удивление пациента, когда с него снимали повязку и говорили:
-Ну, смотрите! Что вы видите?
Многие вообще первый раз в жизни что-то видели. Пусть не на все 100 %, пусть на 50-60, но это было их собственное зрение, а не почти кромешная тьма. За пять лет работы офтальмологом я приобрела не только опыт, но и свою собственную статистику. Правда, я не всегда записывала. Но даже те записи, которые есть, показывают, что большая часть моих пациентов сами себе создали проблемы со зрением. Я даже не говорю о петардах. Многие из них, месяцами испытывая головную боль, пили таблетки, чтобы унять её. А причина была гораздо глубже. Или не спешили проверить зрение, а оно падало. И тогда пользовались очками бабушек-дедушек. Меня долго выводило из себя непонимание, насколько важно подобрать не только соответствующие линзы с плюсом или минусом, но и межцентровое расстояние. Словом, тут я много могу говорить – фактов выше крыши. Как-то на пятиминутке я кое-какое возмущение высказала. И убедилась: инициатива у нас действительно наказуема. Главврач тут же рекомендовал меня в телевизионную программу про здоровье. На её запись мои коллеги отправляли меня, как Наташу Ростову на её первый бал.
После салона красоты, покупки нового платья и, что потом сыграло решающую роль в моей самооценке, с линзами вместо очков. С шутками типа «сапожник без сапог», мне показали, как эти линзы лучше накладывать на зрачки, меня отпустили к большому зеркалу в ординаторской. И…
То, что я увидела, заставило вспомнить о Мише: ну, с такой барышней он мог бы точно завести роман. Оно, конечно, не очень хорошо петь самой себе дифирамбы. А с другой стороны – как их не спеть? Теперь надо принять этот образ. Вжиться в него. И хорошо бы показаться Мише. Я тогда не знала, что совсем скоро я покажусь Мише. Только он ещё долго меня не увидит – у него на глазах будет плотная черная повязка. И минимум шансов, что сохранится зрение.
…Я сдержала слово, данное родителям – в этот отпуск приехала домой. Вот где красота! Все родное-знакомое, каждый уголок в квартире твой. Утром запах какао и творожников или блинчиков. Ну, а их лучше мамы никто не готовит. И будто вся вселенная вертится вокруг тебя. А новостей сколько! У меня, конечно, гораздо меньше. Вот и слушаю во все уши эти новости. Интересно!
Уже второй день дома. Уже всласть погуляла по родным местам. А про Мишу родители ни слова. Я, конечно, догадывалась, что ещё в школе меня вычислили или бабуля, светлая ей память, рассказала, что Миша для меня — свет в окне. Был и есть. Но почему молчат о нем? Боятся меня расстроить, если Миша женился? За ужином не выдерживаю и спрашиваю про Мишу. И наступает такое долгое молчание. Только переглядываются мама с папой. А я чувствую тревогу: с ним что-то случилось!
-Да объясните же мне, наконец! – уже не прошу, а требую.
Удар на себя принимает папа. Он начинает:
-Беда с Мишей. Полгода назад произошел взрыв в лаборатории, которой Миша руководил. Комиссия до сих пор работает, выясняет причины. Обошлось без смертельного исхода. Есть пострадавшие. Но больше всех Миша – он остался без глаз…
Подключается мама:
-Его из столичной клиники привезли домой. Замкнулся в себе. Не хочет, чтобы к нему приходили. Твои одноклассники и ваш классный руководитель так и не вошли к нему в комнату – попросил их уйти. Ещё и Лиля…
-Что Лиля? – спрашиваю, хотя почти знаю ответ.
-Побыла тут дней пять и уехала. И как уехала! – это говорит папа. – Позвала родителей Миши и в их присутствии сказала, как отрубила, что Миша сильный. Что жалость с её стороны не потерпит. А она его может теперь только жалеть. Словом, Миша первый сказал ей «Пока» и пожелал удачи. Теперь они уже и развелись…
Ещё плохо соображая, что надо делать, я собираюсь к Мише. И меня прогонит? А я не уйду! Ну и что он мне сделает? Родители не останавливают – они меня понимают. И я бегу по ступенькам вниз, потом в соседний Мишин дом. И без лифта на седьмой этаж. Нажала на звонок и забыла убрать палец. Дверь открывает Лидия Николаевна. И мы не узнаем друг друга: из моложавой роскошной женщины она превратилась почти в старуху. Морщины, выплаканные глаза, седые пряди…
Это всё из-за Миши, её единственного сына, которым она всегда так гордилась…
А она не может признать меня. Я же пришла совсем не такая, как была в школе. Одни линзы вместо очков такие перемены внесли. И мой, как говорит моя медсестра Ира, прикид – ну не от Дольче Габбана, но вполне ничего. Ну, вот разве не дура я? Вырядилась… Господи, я же не специально! Я к Мише спешила…
Бросаюсь на шею Лидии Николаевне и умоляю её меня не прогонять. Говорю ей:
-Это я, Майя!
Лицо Лидии Николаевны светлеет, появляется едва заметная улыбка:
-Ох, извини, Майя! Не узнала! Какая ты красавица стала!
А её тороплю:
-Можно к Мише?
И тут из комнаты Миши раздаётся голос, который я бы узнала из тысячи:
-Мама! Впусти её! Только пусть снимет очки, чтобы мы были хоть немного на равных!
Лидия Николаевна, кажется, только теперь заметила, что я без очков. Но объяснять, что у меня линзы, некогда. И я влетаю к Мише..
Вот почему меня так воспитали, что все время надо себя сдерживать? Мне бы броситься к нему, расцеловать, взлохматить его шевелюру, а я не могу себе это позволить. Просто подхожу к креслу, в котором он сидит и водит пальцем по азбуке Брайля. Ну, теперь надо что-то сказать. А что сказать, не знаю. И говорю ни с того, ни с сего:
-А я домой в отпуск приехала. На целый месяц. И теперь от тебя не отстану.
-Да понял я, понял.
Мне кажется, что я услышала в голосе Миши теплые нотки. И это подстёгивает меня:
-Между прочим, я дипломированный и, говорят, неплохой офтальмолог. Но сначала расскажи мне все – от взрыва и до лечения.
-Слушаюсь, доктор! – отвечает он.
И рассказывает. Это была вторая опытная установка, над которой Миша с группой инженеров-конструкторов работал больше года. Её давно ждали на производстве. Первые пробные испытания прошли успешно. Были, правда, пара замечаний. Несущественных. Их устранили. И пошли на последнюю пробу. Время испытания подходило к концу. И тут Миша каким-то двадцать седьмым чувством понял: что-то идёт не так. Он успел вытолкнуть из лаборатории двух испытателей-женщин. Ещё трое стояли далеко. И Миша наклонился к тумблеру, чтобы обесточить всю установку. Тут и раздался взрыв. А защитные очки он снял буквально за минуту до взрыва…
Словом, все, как в плохом анекдоте…
В больнице ему не сказали сразу, насколько всё серьезно. Да он тогда и не думал о зрении: не проходила нестерпимая боль век и кожи вокруг глаз. Потом стало легче. И вот тогда врачи стали разбираться с его зрением. А разбираться, собственно, было не с чем. Точнее, восстанавливать было практически нечего. Подтверждает это теперь и его инвалидность. Весь этот рассказ Миши занял от силы минут десять. Ещё столько же мы молчали.
-Миша, а ты готов стать моим полигоном? Не бойся – не танки и не вездеходы я буду испытывать. Ещё раз говорю, если внимания не обратил: я толковый офтальмолог. Практикующий. Я слежу за профильной литературой. Ты не против, если я на тебе кое-что попробую?
-Да не вопрос! – он быстро согласился. – Терять мне все равно нечего.
-Только и ты мне помоги. Пока ты освоишь азбуку Брайля, и то не факт, что на ней будут специальные книги по офтальмологии, слушай-ка ты тексты, начитку по глазным болезням. У тебя есть ноутбук?
У Миши был планшет. Ничего, и он годится.
-Завтра будем штудировать литературу в четыре руки – я и ты. Ты будешь слушать тексты. Ну, и запоминать то, что нам пригодится. Но сначала с утра мы поедем в областную больницу. Со всеми твоими выписками. Я договорюсь с коллегами и сама посмотрю твои глаза. А потом будем думать. И если есть хоть один шанс, я не дам тебе его упустить.
Но Миша не был бы Мишей, если бы не съязвил:
-А свои глаза ты сделала зоркими?
-Так я теперь очки не ношу. У меня линзы. Хочу – карие глаза, хочу голубые. Это в соответствии со вкусом моих кавалеров…
-Так ты с кавалерами, оказывается?
-А то! – отвечаю, боясь расплакаться.
Знал бы он про моих кавалеров! Ну, пусть так думает. Если бы ещё и разозлился, было бы самое то.
…Таких трудных дней у меня ещё не было. Я взялась за то, что было важнее для меня даже больше, чем для Миши. А шанс, оказывается, у него был. Но, как говорят, одно неверное движение – и шанса не будет. Никогда. Если не углубляться в сугубо медицинскую терминологию, жизнь ещё теплилась и в правом, и в левом глазу Миши. Подкрепить, подпитать эту жизнь можно было длительными и ежедневными процедурами. И несколькими операциями. Сколько именно их понадобится, станет ясно после консервативного лечения.
…Я на пару дней полетела к себе. Главврачу рассказала, за что взялась. Он – мой коллега, тоже офтальмолог. Свою практику проходил в Одессе, в знаменитой клинике Филатова. Он связался с одесскими врачами, по скайпу мы познакомились и договорились о консультациях. А ещё договорились, что через какое-то время, если будет хоть малейший положительный сдвиг, Миша прилетит в клинику в Одессу. Мне разрешили взять к моему тарифному ещё и месячный отпуск за свой счёт. И это немного развязало мне руки. Но надо было, чтобы сам Миша поверил: можно выкарабкаться из полной слепоты. А я пока такой веры в нем не видела. Миша просто не хотел мне перечить. Хотя его родители уже и этому были рады. Лидия Николаевна так прямо и сказала:
-Майя, спасибо тебе, девочка! Ты его встряхнула!
Не буду подробно рассказывать, что пришлось использовать для восстановления, пусть частичного, зрения Миши. Но пройдя через десяток процедур и манипуляций, раз сто поссорившись, мы достигли результата: через полгода правый глаз видел на 20 %, а левый – на 15%. А это был уже не сплошной мрак! Миша видел свет и цвет. Тот, кто терял зрение, а потом оно хоть на несколько процентов восстанавливалось, поймет, о чем я говорю.
…Последний год Миша жил в моей квартире. И наблюдался в нашей клинике. Согласился он на переезд не сразу. Говорил:
-Майя, зачем я свалюсь тебе на голову? Я уже понял, что работа для тебя всё. А я буду отвлекать тебя…
Треснуть его бы по лохматой башке! Да когда же он поймет, что значит для меня?
…И вот мы летим в Одессу. Четвёртый и, надеюсь, последний раз в филатовскую клинику. Почти целый день Мишу смотрят офтальмологи. По старой дружбе нам устраивают паузы в ординаторской. С кофе и пирожными. С анекдотами и чисто медицинскими шутками-прибаутками. И заключительными посиделками в кабинете главврача. Нас хвалят. Мне предлагают взять Мишину тему для кандидатской. И сразу предлагают помощников. Я слушаю и еле сдерживаюсь, чтобы не разреветься: понимаю, наконец, что это победа. И боюсь думать, а что дальше? Миша, наверное, прямо из Одессы полетит домой. А я – к себе…
И вдруг Миша встает и говорит:
-Самые уважаемые и лучшие врачи-глазники! Есть вопрос: а если у меня родится ребёнок, он же будет зорким?
Все смеются. Но это же одесситы! Они и отвечают соответственно:
-Смотря, какая мама! А, что, Михаил, есть кто-то на примете?
-Есть, — теперь серьёзно отвечает Миша. – Хочу при вас спросить её согласия.
Всё, и даже я, догадались, о чем он. Миша, как бывалый фокусник, достает из кармана джинсов коробочку-сердечко и протягивает мне:
-Майя, выйдешь за меня замуж? И тогда лечи меня, экспериментируй, хоть всю жизнь!
А я от радости спрашиваю вместо ответа:
-Где ты взял кольцо? Надеюсь, не украл?
Наверное, мои коллеги точно подумали, что я не вполне адекватная. Потому что сразу несколько голосов стали объяснять, что они, и не где-нибудь, а в лучшем ювелирном на Дерибасовской час назад по просьбе Миши купили кольцо. Есть даже чек. А цветы забыли…
И я бросаюсь Мише на шею. И мне совершенно не стыдно. Сама надеваю кольцо и вдруг пою дурным голосом:
-А я иду такая вся в Дольче Габбана. И вся публика в этом кабинете подхватывает, слегка подкорректировав:
-А я иду такая вся в Дольче Габбана И на сердце нет раны. Есть только Миша. Он меня видит и слышит… И это правда: Миша все-таки видит! Ну, а модные очки от Дольче Габбана мы ему достанем!
0 Комментарий