Мальчик родился очень смуглый. Правда, синеглазый, с европейскими чертами лица, но кожа, вместо того чтобы белеть с каждым днем, наоборот, темнела, и уже было очевидно, что в родословной ребенка присутствует негроидная раса.
Таня ничего не понимала. Ничего. За собой не знала никаких грехов. Генка был ее первой любовью и первым мужчиной, открывшим ей сладкое таинство единения плоти. Подозревать в чем-то своих родственников? Такое Тане даже в голову не могло прийти.
Уже росла старшая дочь, синеглазое золотоволосое чудо – копия Геннадия. Даже не Геннадия, а его матери, которая и сейчас, в сорокапятилетнем возрасте, сохранила красоту молодости. На нее на улице заглядывалось все мужское племя от 18 до 70 лет, едва не выкручивая себе шеи. Яна (Таня назвала дочь в честь свекрови) унаследовала от своей бабушки абсолютно все: пышные золотистые волосы, голубые глаза, удивленный взгляд, легкую походку и стройную фигуру балерины. От матери ей достались только черные брови и длинные густые ресницы.
Таня вспомнила, как радовалась, что родила такую красивую малышку, как ей завидовали соседки по палате, как ее все поздравляли дома! А муж просто на руках носил и не сводил восхищенного взгляда с дочери. Сам купал, сам ночью вставал перепеленывать. А сейчас? Что она должна сказать Генке? В каждой записке он спрашивает, на кого похож сын, какие у него глаза, волосы. А она не знает, что ответить.
Когда ребенка приносили кормить, Таня с ужасом и отвращением прикладывала его к груди. Горячо молилась Богу, умоляя совершить чудо, мечтала, чтобы медсестра перепутала детей и принесла ей чужого, пусть не такого красивого, пусть обычного, но белого! Как этого показать родным, а главное – мужу, Таня не знала. Не знала! Не представляла себе реакцию Геннадия, когда он увидит это личико, которое темнеет с каждым днем. И глаза, сначала синие, а теперь темно-карие. Молилась. Умоляла Бога, но чуда не было. И медсестра никак не желала ошибаться. Каждый раз во время кормления на Таню смотрело то самое серьезное ореховое личико, цвет еще больше подчеркивали белоснежная шапочка и белые груди матери, к которым она нехотя подносила свое нелюбимое, даже ненавистное дитя.
На соседней кровати изнывала под тяжестью той же проблемы молоденькая мулатка Лаура. Ее сын родился с небесно-голубыми глазами, а голову покрывали мягкие беленькие волосики. Это был самый настоящий представитель Белой европейской расы. Но, в отличие от Тани, Лаура знала причину. Тот темный вечер она с ужасом будет вспоминать всегда, на протяжении всей своей жизни.
Ей захотелось пойти с подругой в кафе, хоть обычно никогда этого не делала. В чужой стране они все держались вместе и всегда везде ходили веселой щебетливой стайкой. А тут как нечистый попутал, еще и подругу уговорила. Лаура с грустью вспоминала, как долго Джейн не соглашалась на ее уговоры, как пылко убеждала ее в обратном, какие аргументы находила, но где там! Лаура была глуха и слепа, не желала ничего ни слышать, ни видеть. И уже тогда, в том страшном парке, барахтаясь под шестипудовой тяжестью насильника, осознала цену собственного легкомыслия, за которое пришлось заплатить сполна. Осознала. Но, к сожалению, слишком поздно.
Эта беременность была долгожданной. После женитьбы они с мужем ждали такое счастье долгих три года. И уже отчаялись, что когда-то станут родителями, врачи на все вопросы беспомощно разводили руками, уверяли, что не видят в ней никаких отклонений, никакой патологии, что стоило бы проверить мужа. Но Томас такие разговоры воспринимал как личную обиду, и об обследовании даже слушать не хотел. Он был твердо уверен в своей абсолютной пригодности к отцовству. Но, как оказалось, его уверенности было мало. Лаура никак не могла забеременеть и невероятно страдала, чувствуя себя пустоцветом.
И вот только после этого ужасного случая в парке женщина почувствовала в себе движение другой жизни. Том был на седьмом небе от счастья. Окружил свою беременную жену заботой и вниманием, не давал ни к чему прикоснуться, прибегал к ней трижды в день, готовил есть, обещал найти квартиру и создать идеальные условия для появления на свет своего отпрыска. Когда наступило время родов, позаботился об отдельной палате со всеми удобствами. Но Лаура настояла на двухместной. Было невыносимо оставаться одной, наедине со своими мыслями и воспоминаниями. Так они с Таней оказались в одной палате и сразу почувствовали симпатию друг к другу.
Таня была такая заботливая, такая внимательная! Сама еле передвигаясь, изнемогая под тяжестью собственного живота, охотно помогала Лауре, у которой распухали ноги, каждое движение доставляло невероятные страдания. Но муку физических страданий невозможно было сравнить с душевной мукой! Том ничего не знал о ее приключении в парке, Лаура решила не рассказывать. Не знала даже Джейн, которая догадывалась, куда так неожиданно исчезла из кафе ее подруга с синеглазым блондином, что подсел к ним за столик. Но она ни о чем не расспрашивала Лауру и, конечно, никому ничего не рассказала. Джейн была настоящей подругой, на нее можно было положиться.
В палате, неожиданно для себя она рассказала Татьяне об изнасиловании. Таня подробно расспрашивала Лауру о том трагическом событии, сочувствовала, и появление на свет белокожего ребенка у соседки воспринимала как собственную трагедию. В ее голове зарождался план. План ужасный, парадоксальный, может, даже аморальный, но вполне приемлемый для прагматика. Женщина решила предложить Лауре поменяться детьми.
– Ты понимаешь, – горячо убеждала мулатку, – это лучший выход для нас. Никто ничего не будет знать. Надо все продумать до малейших деталей и сделать так, чтобы комар носа не подточил.
– Как ты сказала? – не поняла Лаура, а когда Таня ей объяснила, что эти слова означают, даже развеселилась.
Понемногу привыкала к плану новой подруги, он ей казался уже не таким ужасным, а особенно когда показала мужу через окно не собственного сына, а ребенка Татьяны. Томас прыгал под окном, что-то выкрикивал, реагировал на появление в окне собственного потомка со всеми присущими его народу бурными эмоциями. Увидев своего Томаса таким счастливым, Лаура решила согласиться на обмен.
Теперь им предстояло хорошо подумать, каким образом осуществить задуманное.
– Нам нужен сообщник среди медперсонала, – убеждала Татьяну Лаура, – мы сами с этим не справимся!
Но Татьяна и слушать не хотела:
– Ты что? Что ты говоришь? Думаешь, нам разрешат так просто обменяться детьми? Это же тебе не сумочки и перчатки! Не будь наивной, Лаура!
– Что же нам делать? Какой тогда выход? Что ты предлагаешь? — заинтересованно приподняла голову Лаура. – Есть конкретный план?
– Есть! – заговорщически подмигнула ей Татьяна. – Только не знаю, сработает ли…
– Говори. Обдумаем.
– Только пообещай, что воспримешь мои слова спокойно, без лишних эмоций. Обещаешь?
– Обещаю. Говори! – Лаура почувствовала, как внутри все напряглось.
– Что бы я не сказала? – не унималась Татьяна.
– Что бы ты ни сказала, – повторила женщина.
Татьяна искоса глянула на мулатку, колеблясь, не представляла, как та воспримет ее план.
– Только, умоляю, спокойно! – попросила ласково.
На следующий день Лауре принесли передачу и письмо от мужа. Прочитав его, она побледнела.
– Томас…
– Что Томас?
– Его мать умирает. Надо немедленно ехать домой. Он в отчаянии, не знает, что делать. И меня не может оставить на произвол судьбы, и ехать нужно. Буквально разрывается между нами.
– Лаура! – обрадовалась Таня. – Может, мои слова сейчас покажутся кощунством, но слава Богу! Пусть его мать выздоравливает! Я желаю ей всего наилучшего, но это счастье для нас, что так случилось! Хорошо, что Том уезжает! Нам с тобой просто повезло!
– Кто же меня теперь заберет из больницы? – не могла понять растерянная Лаура.
– Я тебя заберу! Кто же еще? Я! Моя родня! Все сложилось лучше, чем я надеялась. Пока твой Томас приедет, мы уже будем у меня дома и, если нам Бог поможет, оформим детей и получим на них свидетельства о рождении.
– Если бы так и было! – вздохнула Лаура.
– Так и будет!
Семья Татьяны приняла Лауру с младенцем как родную. Две молодые мамы, которые хлопотали у своих малышей, были так трогательны, что каждый старался им чем-то помочь, предложить помощь.
Правда, целый день они оставались в большом доме одни, если не считать бабушку Катю, которой, собственно, и принадлежал дом. Его построил дед Татьяны, полковник в отставке. Ему за весь долгий срок службы так надоели казенные квартиры, постоянные переезды, что, подав рапорт в отставку, начал возводить собственный дом.
– Хочу в старости пожить как человек. Имею я на это право или нет? – отвечал на все возражения домашних, отвергая их соблазнительные предложения о квартире в многоэтажке со всеми удобствами.
Дом получился на славу. Просторный, двухэтажный, с мансардой и настоящим зимним садом. В нем всем хватало места. И вся родня, поселившись в этой роскоши, сразу оценила многочисленные прелести особняка и признала, что дедушка был прав.
Появление в доме шоколадной красавицы с таким же шоколадным малышом внесло в размеренную жизнь жильцов оживление и экзотику. Особенно появлению мулатки обрадовалась бабушка. Она сразу окружила Лауру вниманием и нежностью, по десять раз в день допытывалась, хорошо ли ей, удобно ли, в чем нуждается, предлагала помощь. Лаура смущалась, а Таня даже начала ревновать.
– Танька! Как тебе не стыдно!? – одергивала ее бабушка. – Ты живешь у себя дома, окруженная вниманием и любовью родных. А она тут одна-одинешенька. Мало того, что у чужих людей, так еще и в чужой стране. Подумай, как ей одиноко.
– Ларочка! – Таня, почувствовав угрызения совести, бежала обнимать подругу, которую переименовала в Лару, и смущенно оправдывалась: – Ларочка! Я не хотела! Не обижайся на меня! Пожалуйста! Я такая эгоистка! Не обижаешься, нет?
Лаура, конечно, не обижалась, и счастливая Таня бежала к своему Светику, как она его ласкательно звала, потому что мальчика назвали Святославом и, беря на руки, носила малыша по всему домом.
– Не приучай к рукам! – сердилась бабушка.
Лаура своего Томаса на руки брала редко. Она как будто стеснялась проявлять нежность, ласкать его, называть ласковыми именами, целовать, сжимать в объятиях, как это делала Татьяна.
– Глядя на Лауру, можно подумать, что она совсем не любит своего малыша, почему-то странно относиться к ребенку, – как-то сказала мать Тани.
– Не выдумывай, мама, пожалуйста, – зарделась Татьяна и отвела глаза в сторону. – Просто она сдержанная. Да и стесняется, у чужих людей живет!
– Бедный малыш, – только вздохнула мать и больше ничего не сказала.
Поздно вечером, когда уже все разошлись в свои спальни, Таня украдкой от Геннадия шмыгнула в детскую. Лаура заснула, за дверью было тихо и темно. Из угла, где лежал малыш, доносилось громкое сопение. Таня на цыпочках подкралась к другой кроватке, которая стояла в противоположном конце комнаты.
– Спит, – облегченно вздохнула, подойдя ближе и склонившись над кроваткой.
Но малыш не спал. Он сосредоточенно сосал свой большой пальчик и смотрел прямо перед собой широко открытыми большими черными глазками. Взгляд был серьезный, недетский, какой-то трагический и отчаянный. Сердце молодой женщины моментально оборвалось и покатилось куда-то вниз. Она бессильно опустилась на колени.
– Сын! – простонала. – Сыночек мой! Прости меня! Прости! И не проклинай, не суди. Не было у меня другого выхода. Не было! Тебе будет хорошо, я знаю. Я уверена. Если бы не эта уверенность, я никогда не отдала бы тебя. Никогда! Поверь! Тебя будут любить как родного, – шептала, словно одержимая. – А я буду любить чужого, их ребенка. Я уже ее люблю. Мне кажется, что это я его родила. Он так похож на Геннадия! Это просто какая-то мистика! Малыш давно заснул, хотя его сон был беспокойным. Он вздрагивал и всхлипывал во сне, вертел головкой, будто возражал, будто против чего-то протестовал. Томас спал, а Татьяна все шептала и шептала над ним, словно произносила заклинание. И обильные крупные слезы градом сыпались из женских глаз прямо на ореховое личико.
Таня почувствовала, что сходит с ума. Голову окутывал непонятный туман, хаотично путались мысли, исчезала ясность мышления. Чтобы прийти в себя, она дернула себя за волосы. Тихонько охнула от боли. Боль физическая перебила боль душевную, и Таня больше не плакала. Еще немного посидела на полу, прижавшись горячим лбом к кроватке, а потом, пошатываясь, вышла прочь из детской комнаты.
А через два дня приехал Томас. Отъезд Лауры совпал с командировкой Геннадия. Он теперь часто уезжал в эти дни, гораздо чаще, чем до появления в доме новых жильцов. Работал в совместной российско-германской фирме. Приходилось принимать участие в различных заседаниях, презентациях, совместных учениях и тому подобное, которые происходили в Мюнхене. Но теперь отъезды стали системными. Появление Лауры с малышом Гена встретил без энтузиазма, хоть и без враждебности. Казалось, ему безразлично. Правда, Таня иногда улавливала быстрые, как вспышка молнии, взгляды, которые бросал Генка на Лауру, и в этих взглядах она ясно видела непонятный, старательно скрытый страх. Генка чего-то боялся. Чего? Если бы Татьяна чуть больше над этим подумала, сопоставила некоторые факты. Заметила неподдельный, даже панический страх Лаури при первой встрече с Геннадием на пороге дома, то, может, кое-что и поняла бы. Но она тогда подумала, что после того, что пережила, Лаура каждого синеглазого белокурого молодого человека ассоциирует с насильником. На этом успокоилась и больше об инциденте не думала.
Опустел большой дом. Прощание, судорожные объятия, слезы, слова. Тысячи ласковых слов. И все! Таня осталась одна. Первые дни она бродила по дому как неприкаянная. Мать с отцом вели семейный бизнес, постоянно пропадали на работе, им было не до переживаний дочери. Нет, они охотно помогали. По прежнему радовались внуку. Отец частенько гулял с ним, гордо катя коляску перед собой. Мать каждый день помогала купать мальчика, сюсюкалась с ним, носила на руках, хоть сама ругала дочь, чтобы не приучала ребенка к рукам. И все же… Таня почувствовала, что оказалась в странном вакууме, в какой-то изоляции.
Ни отец, ни мать не видели, как меняется дочь, становится замкнутой, нервозной, как медленно гаснут когда-то такие яркие глаза. Только сын своим лепетанием мог как-то расшевелить ее, вывести из состояния странного оцепенения. Но ненадолго!
– Таня! – беспокоилась бабушка Катя. – Что с тобой творится? Ты заболела? Тебе что-то болит?
– Здорова я, – вяло отвечала Татьяна, стараясь не смотреть в бабушкины обеспокоенные глаза.
– Рассказала бы мне, – вздыхала старушка, – сразу полегчало бы! Я же тебе не чужая! И утешу, и помогу, если это мне по силам! Расскажи, внучка! Не прячь ничего в себе.
– Ничего, бабушка, ничего, все в порядке.
А в окошко уже стучала весна. Она пришла как-то внезапно, неожиданно, игнорируя календарь.
Таня часто просыпается, снова засыпает, но этот сон, скорее похож на какое-то судорожное забвение, бред. Одной такой ночью к Тане тихонько постучалась бабушка.
– Таня, Танечка, – сразу начала старая женщина, – я целый век прожила, много видела, много знаю. Не таись от меня, солнышко! Расскажи, что тебя мучает? На тебя смотреть больно!
– Бабушка! Бабушка! – охнула Татьяна, упав на колени. – Господи! Что я наделала? Что я, идиотка, наделала?
Катерина дрожащими руками обхватила горячую голову внучки, прижала к себе. Поняла, что имеет дело с большой человеческой трагедией. Не расспрашивала больше. Молча ждала, опустившись на колени рядом. А Татьяна, крепко прижавшись к бабушке, исповедовалась.
Странная реакция бабушки удивила, даже испугала внучку.
– Мой грех! – простонала старая женщина.
– Бабушка! О чем ты? Не наговаривай на себя! Я сама во всем виновата!
– Мой грех, – упрямо повторяла Катерина, испуганно глядя на внучку, которая теперь ждала бабушкину исповедь. Ждала и боялась.
– И что же случилось? – едва слышно прошептала Татьяна, когда бабушка замолчала, собираясь с силами. Нелегко ей было исповедоваться перед собственной внучкой.
– Случилось то, что и должно было случиться. Я себя опозорила, как считал мой отец. А он, твой прадед, был генералом, высоконравственным, очень суровым, не терпел никакого разврата. Так это тогда называлось. Я ощутила в себе биение другого сердца. Но не могла это биение остановить, как требовал мой сердитый неуступчивый отец. Да и поздно было что-то делать.
– И что было дальше? Что ты сделала?
– Не я сделала, – грустно улыбнулась бабушка. – Со мной сделали.
– Что они сделали? Они заставили тебя сделать аборт? Скажи!
– Если бы принудили, то не было бы на свете твоей матери. Я родила. Такое требование поставила перед моралистами, которые нашли «чудо-выход», чтобы прикрыть мой позор. Я согласилась на этот выход взамен на право родить ребенка.
– Какой же выход, бабушка? – Татьяна даже взвизгнула от нетерпения. – Рассказывай, не мучай!
– Извини, детка, но нелегко мне, старой женщине, которая уже в могилу смотрит, признаваться перед тобой в таком.
– Я понимаю! Я все понимаю! Говори!
– У моего отца был адъютант, молодой бравый лейтенант, влюбленный в меня по самые уши. Вот мои родители и решили нас женить. Конечно, в отношении его это было не очень красиво, но мой генерал думал только о своей беспутной дочери и о собственной репутации. Да и лейтенанту нечего было обижаться. Он получал любимую девушку в жены, красавицу, какой я тогда была, генеральскую дочь, что позволяло ему совершить сногсшибательный взлет в карьере. А любил меня по-настоящему. Так же потом любил и мою дочь, которую воспитал и вырастил, как свою.
– А дальше? – выдохнула ошеломленная Таня.
– Сначала я очень боялась, что дитя родится черным как отец! Но когда впервые увидела бледное личико, белокурые волосики и серые глаза своей доченьки, то поверила в Бога. Как я тогда искренне благодарила! Никто никогда во всем мире так не молился! Никто и никогда! Уверяю тебя! Повторный страх я почувствовала, когда твоя мама тебя рожала. Я же изучала генетику и понимала, что у моей дочери тоже может родиться негритенок. Но и тут Бог сжалился надо мной, помог мне! Опять помог! И я успокоилась. Но, Таня, детка моя! Ничто в жизни не проходит безнаказанно! За все содеянное надо расплачиваться! Рано или поздно. Внучка, что ж ты мне из роддома не написала, не посоветовалась?
– Испугалась.
– Чего испугалась? Ты же ни в чем не виновата!
– Не знаю. Ты должен считаться с желанием Лауры, отдаст ли она назад твоего сына? Что она скажет Томасу? Как объяснит все содеянное? И о происшествии в парке придется рассказать.
Татьяна уже ничего не понимала, только умоляюще смотрела на бабушку большими испуганными глазами. Но в тот вечер они ничего не смогли придумать.
Шли дни, недели, месяцы. Прошел год, за ним еще один. Время – добрый доктор, умело лечил открытые раны. Сын подрастал, бегал по комнатам и что-то щебетал на своем непонятном языке. Татьяна с большим удивлением замечала невероятное сходство между своим мужем и сыном. Малыш был, как говорится, словно вылитый. Он смеялся так, как Геннадий, ходил так, как Геннадий, размахивая при ходьбе только одной рукой, как Геннадий, задумчиво потирал переносицу, присматриваясь к новой игрушке. Вся родня воспринимала это как должное, а муж не отпускал сына из рук! Он теперь очень много времени проводил с ребенком. Постоянно нянчился с ним, несколько раз брал его к себе в офис, даже однажды захотел взять сына с собой в командировку и отказался только, когда Татьяна запротестовала, справедливо возмущаясь, что мальчик еще маленький для путешествий. Нельзя сказать, что дочь Яна оставалась без внимания отца, но она уже формировалась в личность со своим особым, обособленным детским миром и, взрослея, больше тянулась к матери.
Шло время, и Татьяна понемногу забывала своего биологического сына. Ей начинало казаться, что Святослав – ее собственный сын, что именно она его родила, а все остальное ей приснилось в кошмарном сне.
Однажды пришел почтальон. Бабушка Катя долго вертела в руках большой продолговатый конверт, пестревший разноцветными печатями. И, не сказав ничего, отнесла в свою комнату. Поздно вечером, удобно расположившись в мягком кресле перед камином, Екатерина раскрыла конверт и поднесла к глазам густо исписанные четким почерком листы.
«Милая Таня!
Я долго колебалась, прежде чем писать к тебе, но решила, что ты должна знать правду. Сейчас соберусь с духом и напишу то, что вызовет у тебя ко мне ненависть и презрение, хотя я в происшедшем не виновата.
Сначала хочу тебе написать, что малыш Томас растет. Он здоров и счастлив с нами, своими названными родителями. Не беспокойся! Мы для него делаем все, что могут делать родители для родного ребенка. Да он и является для нас родным и единственным, потому что других детей, как сказали врачи, у меня не будет. Слишком сильный стресс я пережила. Они даже удивляются, как мне удалось родить здорового ребенка. Здорова ли мой ребенок, рожденный от насильника, каким был твой муж Геннадий? Да, Таня! Я его сразу узнала, как только впервые увидела, переступив порог твоего дома. И он меня узнал! Если бы ты была чуточку наблюдательнее, то заметила бы сразу его страх при первой нашей встрече. Мы никогда с ним не разговаривали, никогда не оставались наедине, даже старались не смотреть друг на друга. Он боялся, что я тебе обо всем расскажу. И я молчала пока жила у тебя, молчала. Твоя родня так тепло, по-родственному ко мне относилась, что я просто не имела права и рта раскрыть. Теперь, когда нахожусь так далеко от тебя, я не имею права молчать. Знаю, что причиню тебе боль своим признанием, но ты должна знать, что воспитываешь родного сына своего мужа. Прости меня! Прости, умоляю! Но что-то мне подсказывает, что я поступаю правильно. Я знаю, что после этого письма ты возненавидишь меня, не захочешь ничего обо мне знать. Я никогда не дождусь от тебя ответа, не буду знать, как растет мой сыночек, не увижу его фотографий! Но теперь, зная, что Геннадий является отцом Светика, ты полюбишь его больше, потому что я видела, как безумно ты любишь своего мужа.
Таня! Умоляю! Прости Геннадия! Кто любит, тот всегда прощает! А ты его так любишь! Я буду молиться Богу, чтобы ты его простила, и чтобы у вас все было хорошо. Насчет Томаса, все, что хочешь! Письма, фото, интернет – все к твоим услугам. Одно твое желание и будешь видеть его постоянно. Если захочешь, конечно! А не захочешь, я тоже пойму. И твое молчание приму как должное. Ты спасла меня, мою семейную жизнь, моего ребенка! Не беспокойся о своем ребенке. Мы его воспитаем настоящим человеком.
Не подписываюсь, ибо отныне мое имя будет вызывать у тебя только ненависть. Молю Бога, чтобы твоя ненависть не перешла на моего сына, но надеюсь, что здравый смысл все же возьмет верх над чувствами. Ребенок ни в чем не виноват! Прости и прощай навсегда!»
Екатерина молча опустила письмо на колени. Противоречивые чувства разрывали ей сердце. Первым желанием было отнести письмо внучке, но старушка сидела в кресле и не могла подняться. Скоро Новый Год, Рождество, елка и все прелести, связанные с зимними праздниками. Долгожданная радость для внуков. Неужели она одним единственным словом испортит семье праздники? Но дело не в праздниках. Она этим письмом испортит всем жизнь. Катерина ухватилась обеими руками за грудь, будто пытаясь унять, заглушить бешеный стук собственного сердца.
Неожиданно удар ветра настежь распахнул окно, которое старушка в своей комнате никогда не позволяла заклеивать на зиму. Порыв ветра, словно легонькое перышко, подхватил с колен лист и понес его прямо в камин. Мгновение и густо исписанные листы ярко вспыхнули. Весело заплясало озорное пламя, превратив вещественные доказательства в кучку пепла.
Старушка и охнуть не успела, как все было кончено. Она растерянно смотрела в камин. Смотрела и не знала, было ли письмо на самом деле, или, может, она задремала в тепле, и ей это все приснилось? Охая и кряхтя, Катерина поплелась через всю комнату захлопнуть окно.
0 Комментарий