Родня

Людмила налила чай себе и мужу, достала из шкафчика пакет с пирожками и тут же её рука дрогнула, потому что в кухню вошёл Алёша, её племянник, мальчик неполных десяти лет.

– Чего тебе? – спросила она его, убирая пирожки в сторону.

– А можно мне тоже чая? – блеснул он глазами.

– Ты уже обедал, я тебе кашу давала. А теперь мы с дядей Колей есть будем.

Алёша вспомнил холодную перловую кашу, сваренную на воде, и поморщился. Он с таким трудом проглотил её, невкусную и жёсткую, даже без крупинки сахара…

Вообще, тётя Люда готовила вкусно, она работала поваром в детском саду и часто приносила оттуда то пирожки, то запеканку, то сырники, то булочки или ещё какие-то лакомства. Но Алёше это никогда не доставалось, разве только если наевшийся дядя Коля отказывался от новой порции.

В доме родной тётки Алёша жил впроголодь и постоянно слышал упрёки в том, что он объедает её семью. Но ему и, в самом деле, сильно хотелось есть, и он ничего не мог сделать с этим. Вот и сейчас ребёнок не мог найти в себе силы отвести взгляд от аппетитно пахнувшего пакета со сдобой, и тётка прекрасно поняла желание племянника. В сердцах она раскрыла пакет, достала оттуда пирожок и сунула его в руку мальчика.

– На! И иди отсюда! Дай нам поесть спокойно!

Дядя Коля, выросший на пороге, больно стукнул Алёшу по затылку:

– А ну брысь отсюда, босота! Путаешься под ногами!

Алёша убежал, а Николай уселся за стол и поморщился:

– Сколько ещё нам терпеть тут этого нахлебника? Зачем ты только привела его сюда? Пусть бы забирали его в детский дом, что он первый или последний такой?

– Так вроде же неудобно перед людьми, – вздохнула Людмила. – Скажут, сестра родная, а мальчишку в приют определила. Нехорошо.

– Хорошо — нехорошо, – проворчал Николай. – А тебе не всё равно? Да что ты мне пирожки суешь? Колбасу доставай, там же на пару бутербродов оставалось. А потом уже и пирожками можно будет догнаться. А с Лёшкой думай что-нибудь. Не нужен он мне тут. Давай его Тамарке в Иркутск отправим. Тоже ведь родня, хоть и дальняя. Пусть она с ним мучается. Что всё нам-то? Ну что ты уставилась на меня? Долго я ещё колбасу ждать буду?

Людмила поспешила сделать мужу бутерброды и сама с аппетитом съела один.

– Слушай, я всю ночь сегодня уснуть не могла, – сказала она, чтобы как-то прервать затянувшееся молчание. – За селом кто-то так выл, просто душу вынимал.

– Волки сейчас развелись повсюду, – равнодушно проговорил Николай. – Мы с мужиками в субботу хотим на охоту пойти. Перестрелять их, поганцев надо. Вон Тимофеевич жаловался, что у него двух баранов зарезали, прямо в хлев забрались, сволочуги. Одни убытки от этого зверья. Ненавижу тварей.

Людмила покосилась на мужа и слегка улыбнулась. Он всегда был таким жестким, как теперь говорят, брутальным. Наверное, это ей в нём и понравилось когда-то. Людмила охотно подчинялась ему во всём. И только однажды она всерьёз испугалась Николая, когда узнала, что ждёт от него не сына, а дочь.

– Опозорила ты меня, гадюка, – кричал он ей тогда. – Надумала рожать, так сыновей штампуй! Мне в доме и твоей юбки за глаза хватает!

Но когда родилась Надя, успокоился, правда, буркнул, разглядывая новорожденную дочь:

– Чтоб девок мне больше не было? Поняла?

Людмила всем богам молилась, когда узнала о новой беременности, чтобы в этот раз был сынок, но родилась снова девочка. Николай, не сдержавшись, разбил кулаком дверь, в которую Люда вошла с младшей дочкой на руках, выругался, обозвав жену «бракованной» и на долгие годы ушёл из дома.

Три года он прожил в Сибири, потом несколько лет осваивал Дальний Восток, но однажды всё-таки решил вернуться домой. Надоела ему кочевая, полуголодная жизнь без стабильности и определенности. С Людмилой они так и не развелись, а значит, был шанс вернуть её и снова войти в семью, которую он сам же и бросил. Люда подметала крыльцо, когда он открыл калитку и вошёл во двор.

– Ну что, Люся, – сказал он, глянув на жену внимательным взглядом. – Вот я и вернулся. Примешь обратно?

Людмила, увидев мужа, сложила руки на груди:

– Зачем ты пришёл? У меня уже другой и я не собираюсь обижать его, только потому, что ты вспомнил о нас.

– Другой?! – сильной рукой Николай отодвинул Людмилу в сторону и вошёл в дом, а через минуту за шиворот выволок оттуда плюгавенького мужичонку и пинком толкнул его с крыльца. – Пшёл отсюда и чтоб больше я тебя тут не видел! Голову отверну! Моя это женщина, понял?!

Людмила всплеснула руками, нахмурилась, закусила губу и вдруг… улыбнулась: как же она не могла понять Николая? Он так любит её, а она сердилась на него все эти годы и даже проклинала.

Нет, правда говорят, что бабы – дуры, и она такая же! Зачем ей нужен был этот мозглявый Пётр? Надо было просто дождаться мужа, ведь он тоже не может без неё жить.

Николай словно понял её мысли, протянул руку, хозяйским жестом привлёк к себе, чувствуя, как под тонким платьем колышется грудь взволнованной жены. А потом крепко поцеловал в губы:

– Ну где там мои дочки, показывай!

Людмила улыбнулась:

– Красавицы у нас растут. И учатся хорошо.

В ту ночь Людмила, прижимаясь к сильному, большому телу мужа, засыпала счастливой, а рано утром принялась за стряпню, чтобы порадовать Николая горячими оладьями с медом.

– Наплачешься ты ещё с ним, – покачала головой мать Людмилы, когда узнала о возвращении зятя.

– За Ксенией своей лучше смотри, – огрызнулась Люда, имея в виду младшую сестру. – Нагуляла дитя в своем городе неизвестно от кого и ходит, бесстыжая, нос к верху задирает.

– У Ксюши и без тебя судьба тяжёлая, – вздохнула мать. – Родилась слабенькая такая. Все детство в больницах провела. А на людей не озлобилась. Добрая она, не то, что ты. Жалко мне её. А то, что ей попался лихой человек, так в том не она виновата, а доля её такая.

– Ой, батюшки! – всплеснула руками Людмила. – Давайте теперь каждую потаскушку тяжёлой долей прикрывать.

– Люська! – одёрнула её мать.

– А что я не так сказала? – усмехнулась Людмила, никогда не любившая младшую сестру. – Потаскушка и есть!

Она совсем не хотела общаться с Ксенией и практически не знала её сына, но когда он внезапно осиротел, была вынуждена уступить матери и взять племянника к себе.

– А что ж ты его у себя не оставишь? – спросила она мать, стоя у гроба сестры.

– Сердце болит сильно, – ответила та и прижала платочек к глазам. Не протяну я долго, уйду вслед за доченькой.

– Можно подумать, только она твоя дочь, – проворчала Людмила, а спустя два месяца снова надела чёрный платок, теперь уже в память о матери.

Так Алёша оказался в семье родной тётки чужим для всех. Никому не было до него дела, никто не собирался жалеть его или как-то поддерживать. Взрослые сёстры одна за другой уехали из родительского дома, слишком долго они мечтали об этом, чтобы оставаться там хоть на чуть-чуть. К отцу они так и не привыкли, а потому и не любили, судьба маленького брата их и вовсе не волновала, они не были приучены думать о ком-то, кроме себя. Тётя Люда сдувала пылинки со своего мужа, а племянника считала чужим и лишним, поэтому он рос как цветок у дороги, сам по себе.

Больше всего Алёша боялся Николая. Злой и жестокий, он всегда издевался над мальчиком, больно щелкал толстыми пальцами по затылку и смеялся, когда на глаза ребёнка наворачивались слёзы. А ещё Алёша до боли в сердце жалел лис, зайцев и другую убитую живность, которую Николай приносил с охоты. Мальчику представлялось, что где-то там по лесу ходит мама-лиса и зовёт своего сына, или маленькие зайчата плачут и дрожат, сидя под пеньком, потому что не знают, куда пропала их мама-зайчиха.

– Зачем вы убиваете их? – спрашивал Алёша Николая. – У них ведь есть семьи.

– А жрать ты хочешь? – грубо обрывал его тот. – Или ты тоже дурак малохольный, как все эти экологи и дармоеды-активисты? Так вроде я раньше не замечал за тобой такого. Тёткины котлеты уплетаешь за обе щеки, и колбасу как не в себя трескаешь. От тушёного зайца тебя тоже за уши не оттянешь.

Алёша покраснел и покачал головой. Котлеты он ел, это правда. Тётя всегда покупала на рынке готовый фарш, и Алёша никогда не задумывался, откуда он. Все едят котлеты и это нормально. А несчастных зайцев он видел своими глазами…

Нет, он никогда не прикоснется к зайчатине, даже если будет умирать от голода. И когда тётка с мужем лакомились дичью, он даже не входил в кухню, оставаясь голодным.

– Ага, буду я тут вам каждому отдельный стол готовить, как же! – усмехалась Людмила. – Не хочешь – не ешь. Тоже мне, барин!

Так Алёша и жил. Друзей у него не было, никто не хотел общаться с забитым, молчаливым мальчиком, которому ничего не разрешали, даже просто погонять мяч на улице, потому что он мог испачкать одежду или порвать обувь.

Алёша часто ходил на кладбище, навещал могилки матери и бабушки, и подолгу сидел, глядя на серые холмики земли и одинаковые деревянные кресты, на которые кто-то повесил небольшие пластмассовые венки. Больше ничего тут не было: ни памятников, ни даже простых портретов. Только чёрные таблички с именами и датами. Алёша кладбища не боялся, иногда засиживался там до темноты, прячась от Николая, вот и теперь хотел отправиться туда, но, стоя за дверью, услышал слова тётки о том, что ночью кто-то выл за деревней и задумался. Николай сказал, что это волки. Наверное, это и в самом деле было так. Алёша тоже слышал разговоры взрослых, о том, что в этом году зверья развелось очень много, но ему и в голову не приходило, что на волков начнётся настоящая охота.

Мальчик подошёл к калитке, приоткрыл её, посмотрел в сторону леса и тихо прошептал:

– Уходите, волки, пожалуйста, уходите! Вам никак нельзя тут оставаться…

Людмила выглянула в окно, увидела во дворе племянника и крикнула ему:

– А ну-ка иди домой! Куда опять собрался? Вон веник стоит, бери и подметай дорожки, бездельник! А потом до вечера в огороде мне помогать будешь!

Уже было совсем темно, когда Алёша, уставший от тяжелой работы, пришёл в свою комнатку и сел на кровать. На ужин тётя дала ему немного супа и котлету с кусочком хлеба. Алёша быстро всё съел и теперь его глаза закрывались сами собой. Он прилёг, даже не укрывшись, и тут же задремал, но уже через несколько минут встрепенулся и сел на кровати, услышав сквозь сон приглушённый вой. За стеной послышался голос Николая. Он говорил жене:

– Ты подумай, прямо у деревни воют. Кажется, на кладбище. Пойду-ка я к Семёнычу, может быть, уже на рассвете выйдем на охоту. Надо перебить всех волков, пока они поблизости. Гоняться за ними по лесу дело неблагодарное. Кстати, за их шкуру хорошую цену дают. Можно озолотиться. Ну я пошёл, а ты спать ложись, не жди меня.

Тётка что-то ответила ему, но Алёша этого уже не слышал, он вылез в окно и побежал к кладбищу, чтобы спасти несчастное зверьё. Ему даже в голову не приходило, что это может быть просто опасно, мальчик думал только о том, что совсем скоро Николай возьмёт своё ружьё и пойдёт на охоту стрелять ни в чем не виноватых перед ним волков.

Огромная жёлтая луна внимательно следила за ребёнком и подсвечивала ему дорогу мерцающим светом, выхватывая из темноты силуэты кустов и деревьев. Но вот показалась кладбищенская ограда, и Алёша остановился, чтобы перевести дыхание. Он прислушался: громкий протяжный вой раздался где-то совсем близко и только тут мальчик подумал, что не сможет защититься, если звери захотят напасть на него. Но вслед за этим Алёша услышал тихое повизгивание и решительно шагнул на знакомую тропинку. Немного покружив среди крестов и могил, мальчик вышел к старой яме, которая когда-то должна была стать чьей-то могилой, но почему-то не стала. Закапывать её не стали, а дожди размыли глину и сделали её края крутыми и скользкими. В яме сидел волчонок и смотрел на Алёшу бусинками жёлто-зелёных глаз, и тихонько повизгивал.

– Эй, малыш! Ты как сюда попал? – наклонился над ним мальчик и в ту же секунду замер, потому что в шаге от него выросла крупная фигура матерой волчицы, которая оскалилась на Алёшу, показав ему огромные белые клыки. – Я пришёл, чтобы помочь, не сердись, ты же сама выла, чтобы позвать кого-нибудь на помощь. Вот я и пришёл, – сказал ей спокойным голосом бесстрашный мальчик.

Он уже понял, что бояться нужно не зверей, а людей, и потому ни один мускул не дрогнул на его лице. Осторожно он сунул руку в карман и достал оттуда пирожок, который дала ему сегодня тётка, а он, занятый работой, его так и не съел. Мальчик разломил его пополам и одну половину протянул волчице, а вторую бросил в яму.

– Вот, угощайтесь, а я пока придумаю, чем вам помочь. Уходить вам надо, скоро придут охотники, а у них ружья.

Волчица молча слушала ребёнка, потом наклонилась и обнюхала пирожок, а вот волчонок быстро съел свою половинку и снова тихонько заскулил. Алёша посмотрел по сторонам, но ничего подходящего не увидел, кроме обломка какой-то доски. Он взял её в руки и осторожно спрыгнул в яму. Кое-как ему удалось поднять упитанного волчонка и вернуть его матери. Потом он принялся и сам карабкаться из страшной ловушки, приставляя доску к её стене. Волчонок, уже успев доесть вторую половинку пирожка, прыгал вокруг и повизгивал, словно желая помочь своему спасителю. Но Алёша только рассердился на него за это:

– Да уходите же вы! Сейчас придут охотники! Нельзя вам тут оставаться!

Он сделал усилие и выбрался из ямы, с трудом подтягиваясь на руках, а потом перекатился на спину и перевел дыхание. Волчонок тут же подскочил к нему и принялся лизать его щеки.

– Дураха, – Алёша ласково потрепал его, потом поднялся и посмотрел на стоявшую перед ним волчицу. – Ну, уходите же, пожалуйста. Идите в лес, прячьтесь.

Она махнула хвостом и быстро исчезла в кустах, волчонок устремился за ней, но вернулся, ещё раз потерся о ноги мальчика, словно хотел запомнить его запах, а потом тоже растворился в темноте, как и его мать.

Возвращаясь домой, Алеша спрятался в придорожных кустах, заметив несколько человек с ружьями за спиной. Впереди всех шагал Николай…

Мальчик с замиранием сердца прислушался: но ни волчьего воя, ни стрельбы слышно не было и тогда он, успокоенный и счастливый, побежал домой. А утром Николай, злой из-за неудачной охоты, и не выспавшийся, сильно избил его за испачканную одежду. И только когда мальчик потерял сознание, тётка оттащила от него мужа:

– С ума сошёл!!! Коленька! Что же теперь делать?

– Ничего, – буркнул тот. – Отлежится, щенок! Никому не говори и всё!

Но утаить происшествие им не удалось. Учительница, не видевшая Алёшу несколько дней, пришла к нему домой, узнать, что случилось. Людмила соврала, что он уехал в гости к родне, но Вера Григорьевна не поверила ей и, не простившись, ушла, а через полчаса вернулась уже с участковым. Алёшу забрали в больницу, а Николая увезли в отдел.

Людмила, не вспомнив о племяннике, бросилась за мужем и отдала все накопленные деньги, чтобы Николая выпустили.

– Может быть придётся продать дом, чтобы никакого суда не было, – проворчал Николай. – А жить ко мне пойдём.

– Коля,– расплакалась Людмила. – Я не могу его продать. Дом-то Алёшкин. Моя мать ему отписала его, ещё когда жива была. А мой дом тот, что неподалеку от пекарни, с зелёными ставнями.

– Что??? Та развалюха??? Я думал, ты продала его давно.

– Нет, Коль. Кому он нужен? Там же ни газа, ни воды. Ну да ничего, пока Алёшка ещё маленький, поживём тут. А потом я что-нибудь придумаю. В город его выпровожу или ещё как.

– Ну да, ты выпроводишь, – проворчал Николай, а потом собрал свои вещи и ушёл, оттолкнув от себя цепляющуюся за него жену. – Да отстань ты, гадюка… надоела до смерти…

Несколько дней Людмила рыдала, проклиная Алёшу, а когда его опекунство над ним взяла Вера Григорьевна, махнула рукой, забрала из дома всё ценное и уехала жить к дочерям.

Прошло десять лет.

Алексей вырос, отслужил в армии и вернулся в родную деревню. В лесхозе он получил должность егеря, а ещё женился на дочери Веры Григорьевны, Варваре, которая давно была влюблена в него. Алексей был очень благодарен доброй учительнице за то, что она не оставила его в беде и спасла от неминуемого детского дома, и, при этом, относилась к нему так, будто он был ей сыном.

– Ну вот, какая я молодец, – шутила она на свадьбе Алексея и Варвары, – сама себе зятя воспитала. Алёшенька, ты у меня самый лучший и я так рада, что моя дочь выбрала тебя.

Алексей обнимал молодую жену и улыбался:

– Вера Григорьевна, вы давно стали моей семьёй. Разве могло быть по-другому?

В лесхозе Алексея уважали и даже браконьеры, несмотря на его молодой возраст, опасались связываться с ним и обходили его участок стороной. А ещё все удивлялись, как Алексею удается приручать волков и заставлять их слушаться его команд. Особенно к нему ластился старый вожак стаи, матерый громадный волк с жёлто-зелёными глазами.

Как-то Алексей, возвращаясь с обхода, услышал выстрелы, волчий вой и сразу понял, что за Калинкиным бродом что-то произошло. Он поспешил туда и увидел браконьера, лежавшего на земле вниз лицом, а вокруг него кружилась волчья стая, скалясь и завывая. Алексей отдал волкам короткий приказ, звери отступили, а он сам подошёл к человеку и осторожно помог ему перевернуться.

– Дядя Коля?! – Алексей нахмурился. – Откуда вы здесь?

– А-а-а, это ты, – с трудом проговорил Николай. – Вот, вернулся в родные края на свою голову. Помоги сесть… У меня ноги раздроблены. Мишка, брат двоюродный, целился в волчару, а попал в меня. Испугался и сбежал, гад. Первый раз на охоту вышел, а тут такое.

– Это не охота, это браконьерство, – покачал головой Алексей. – И территория это моя, я тут егерь и не позволяю никому хозяйничать на моей земле.

– Слышал я об этом, только не думал, что речь о тебе идёт. Слушай, отвези меня в больницу, мы ведь родня.

– Родня, – усмехнулся Алексей. – Это с тётей Людой вы родня. Как она, кстати?

– А я откуда знаю, – простонал Николай. – Я только неделю как вернулся. Что ж мне сразу к ней бежать? Да ты отвезёшь меня в больницу или нет?!

Алексей отошёл в сторону и вызвал по рации помощь. Николая отправили в больницу, но ноги спасти ему не смогли, и он навсегда остался инвалидом. Несколько раз он звонил Людмиле и дочерям, но они не захотели его даже навестить, сказали, что он всегда был для них чужой. А Людмила усмехнулась, услышав о положении мужа:

– Зачем ты мне нужен, инвалид несчастный? Мне и у дочек хорошо.

– Мам, – сказала ей Надежда, – я как раз хотела поговорить с тобой об этом. Не могла бы ты уехать отсюда? У тебя же есть в деревне свой дом. Или к сестре переезжай. Она тебе такая же дочь, как и я.

– Извини, мама, – покачала головой младшая дочь Людмилы, – но я тоже тебя взять не могу, у меня только личная жизнь начала налаживаться. В самом деле, поезжай в деревню. А мы тебя будем навещать.

Людмила расплакалась, но вещи свои собрала и уехала в деревню, где поселилась в своем обветшалом, неуютном домишке.

Как-то она пришла на кладбище и присела на скамейку возле памятников матери и сестры:

– Надо же, как вам тут Алёша всё устроил, – покачала головой она, глядя на улыбчивые лица, смотревшие на неё с мраморных портретов, – а меня совсем забыл, как будто я ему и не родня вовсе. Вот так растила я его, растила, а он… Эх…нет всё-таки совести в людях…нет…