За тридцать три года я многому успела научиться. Не только тому, как зарабатывать деньги, как любить, как отпускать обиды и как оставаться собой. Но ещё и балансу, чтобы не разрываться между всеми аспектами своей жизни, между отношениями и призванием, между альтруизмом и здоровым эгоизмом, между снисходительным неприятием этого жестокого мира и полнейшим восторгом от того, как прекрасна жизнь. Раньше мне всегда казалось, что самое главное – это оставаться хорошим человеком. Впрочем, я и сейчас так считаю. Только вот понятие «хороший человек» я несколько пересмотрела. Пришёл всё же с возрастом какой-то цинизм и осознание, что нельзя быть доброй абсолютно со всеми, что порой нужно уступать собственным принципам ради высшего блага, что некоторые люди не заслуживают моей помощи и потраченного на них времени. Но обо всём по порядку…
Я провела всё своё детство на улице. Моя мать осталась без дома по непонятным мне причинам. До сих пор она так и не рассказала мне ни историю своей жизни, ни о том, кто был моим отцом, ни о том, почему она никогда даже не пыталась устроиться на работу и улучшить наш уровень жизни. Но я не злюсь на неё и не осуждаю. Возможно, в её прошлом произошли ужасные события. А может, она просто не хотела обременять себя ответственностью, обязанностями и счетами. Не могу сказать точно, но мне кажется, что чувствовать себя свободной от всего вышеперечисленного было для неё важнее материального благосостояния. Жаловаться я не стану. Бездомное детство было не таким ужасным, как большинство «нормальных» людей его представляют. У мамы было много друзей. Нас всегда пускали помыться в приюте для животных за то, что мы чистили клетки зверей. Мы нормально питались остатками из кафешек или в общественных столовых. Социальные службы иногда раздавали одеяла и тёплую одежду. Все базовые нужды для организма меня с детства приучили удовлетворять без помощи денег. И это было первым необходимым знанием в моей жизни. Несмотря на наш статус людей без определенного места жительства, все документы мама всегда держала в порядке. А потому в шесть лет она отдала меня в школу. Обычную государственную общеобразовательную школу, выстроенную буквой П. С небольшим двориком и запущенным футбольным полем на заднем дворе. Школа была для меня совершенно новым опытом. До этого я общалась только с такими же бездомными, какой была сама. Разумеется, порой приходилось вступать в контакт и с «нормальными» людьми, но мама всегда позволяла мне заговаривать лишь с теми, что были благосклонны к нам и способу нашей жизни. А оказавшись в классе со сверстниками, я осталась совсем одна. Уже никто не мог уберечь меня от злых комментариев и колких замечаний. Никто не мог защитить меня. А я сама не просто не умела этого делать, но ещё и как-то сразу задалась вопросом «зачем?». Да, мне были обидны их насмешки, но все эти дети не говорили неправды. Им казалось смешным и унизительным просто называть меня бомжихой, бездомной, бедной. И я не отвечала им. Потому что они были правы. И потому что оскорблял меня скорее сам тон, которым они проговаривали факты, но не слова. Да, у меня действительно не было ни дома, ни достатка. Но я ничуть этого не смущалась. Более того, моя жизнь казалась мне куда интереснее и обширнее, чем жизни моих сверстников. Таким образом с первого же класса я стала изгоем в том обществе, в которое меня насильно внедрили ради моей образованности. Сначала эта идея не нравилась мне совершенно. Каждое утро я рыдала, умоляя маму не заставлять меня снова возвращаться к одноклассникам. Но потом я поняла всю прелесть знаний. Мне стало интересно учиться. Причём интерес был больше, чем неприятные эмоции, вызываемые другими детьми и даже некоторыми учителями. Меня не любили ни одноклассники, ни преподаватели. Но я поняла, что я хожу в школу не за их одобрением или симпатией. Я ходила туда за знаниями. И это было вторым важным уроком в моей жизни: на пути к цели ни одно постороннее мнение или косой взгляд не имеют никакого значения.
У нас с мамой было много свободного времени наедине друг с другом. Мы очень много гуляли и видели те красоты родного города, которых не видел больше никто. И не потому что в этих районах никто не жил и не бродил. Нет, люди здесь были, но они все, как один, были слишком заняты, чтоб оторваться от своих ежедневных рутинных дел и поднять головы. Они смотрели и не видели. Жили в прекрасном мире, но сетовали на вселенскую несправедливость, низкую зарплату и злого начальника. А за их спинами каждый день вставало и садилось солнце. Там плыли облака причудливых форм. На деревьях росли листья, на кустарниках распускались цветы, сквозь асфальт пробивалась трава. Они не видели радугу, появляющуюся по утрам в магазине из-за преломлений света о стекло. Они не слышали, как поют птицы. Они не чувствовали запаха утренней росы. Они не замечали, как красиво отражаются ночные фонари в большой луже на перекрестке. Они не слышали, как громко падает снег в тиши зимней ночи. Их носы не ощущали, как в пять утра запах свежего хлеба из пекарни смешивался с запахом только привезенных в цветочный магазин растений. Они не знали, что волшебство происходит каждое мгновение. Они не хотели этого замечать. А мы с мамой танцевали под музыку уличных музыкантов, не боясь, что над нами посмеются, мы могли подолгу просто лежать на траве в парке, наблюдая за облаками. Довольно часто мама организовывала других бомжей. Они собирали валяющиеся тут и там по городу у мусорок картонные коробки и деревянные ящики, стаскивали ветви деревьев, что часто отламывались из-за дождей и ветра, и разжигали большой костер на окраине города. В такие вечера всегда было очень весело. Народ пел и танцевал и им не нужны были ни клубные треки, ни сигареты, ни алкоголь, чтобы почувствовать себя хорошо. А я в такие вечера как никогда понимала, что мне не нужны «нормальные» люди, сверстники и их меркантильное понимание веселья.
Мама всегда заботилась о том, как я учусь. Она проверяла мои уроки и объясняла мне непонятные моменты. Правда, очень часто она делала это своеобразно. Не так, как сделали бы учителя. И мне это нравилось. Иногда она делилась со мной мудростью, даже не замечая этого. Она рассказывала мне о том, как ценны дождевые капли для плодородия земли. Но в то же время приводила в пример паводки, возникающие из-за слишком большого количества осадков. Говорила о пользе солнечных лучей, но предостерегала о последствиях, что могут возникнуть, если находиться на солнце слишком долго. Так она научила меня третьему важнейшему постулату: всё хорошо в меру. Правда, до конца я осознала, что ни с чем никогда нельзя перебарщивать только после того, как съела сразу восемь булочек в одной из общественных столовых.
Я росла любознательной и энергичной. Меня всегда тянуло к новым знаниям. В детстве я училась у природы. Но чем старше я становилась, тем сильнее меня увлекали книги. На привокзальной площади всегда собирались старики. Некоторые из них рисовали портреты за деньги, другие – продавали потрёпанные книги. Дед Боря, один из продавцов, всегда давал мне книги на несколько дней. Он был моей личной библиотекой. Конечно, вместо детских книг о розовых единорогах я читала серьезную литературу. Только такая у него и водилась. Но мне нравилось. Думаю, моя личность во многом сформировалась именно благодаря тем странным, взрослым книгам с глубокой психологической составляющей. И я до сих пор благодарна дяде Боре за его доброту. И, конечно, маме за то, что она объясняла мне непонятные слова и целые словосочетания. Когда я научилась применять свои знания, начала более заковыристо разговаривать в школе и анализировать слова и поведение одноклассников и учителей глубже, меня возненавидели окончательно. Теперь я понимаю, что не должна была тогда выделяться, но мне хотелось делиться своими знаниями. А ещё больше мне хотелось получать новые. Тем не менее до самого конца начальной школы я все ещё надеялась подружиться с другими детьми. Я не чувствовала себя хуже них, хоть и понимала, в чем состоит различие. Мне не было одиноко, но я испытывала некое любопытство к их мышлению. Мне было интересно, почему они думают именно так, почему считают смешным факт отсутствия у меня дома. Учителя, к слову, никогда не поощряли обидные высказывания в мой адрес, но при этом никогда и не пресекали их на корню. Могли бросить недовольный взгляд на очередного остряка, но не более того. Думаю, им самим было не очень-то понятно, что девочка вроде меня делает среди детей из нормальных семей. Нормальные семьи, нормальные люди, нормальные дети, нормальные дома…
Мне так часто говорили, что я не отношусь к этой Великой Нормальности, что я невольно стала задумываться о том, что испытываю к людям другого социального статуса. Я им не завидовала, не считала, что чего-то лишена. В то же время я не ненавидела их, не злилась на несправедливость. Если честно все эти «нормальные» люди в тот период времени вообще представлялись мне некой серой массой. Все они были для меня на одно лицо. Да, кто-то из них был ярче, кто-то тускнее, кто-то богаче, кто-то беднее, кто-то умнее, кто-то глупее. Но всё же все они были одинаковыми роботами, живущими по стандартному рецепту жизни «Дом-работа-дом». Так что ещё в достаточно молодом возрасте я сделала четвертый важный вывод: нормальность переоценивают. В ней нет ни страсти, ни красоты, ни уникальности.
В самом конце четвертого класса, перед летними каникулами у всего моего класса обнаружились вши. Нулевым пациентом без суда и следствия, конечно же, назначили меня. И никого не волновало, как сильно моя мать заботится о гигиене, как часто водит меня купаться, как тщательно причёсывает меня каждое утро. На это было плевать всем. Детям, их родителям, учителям. Меня осудили за тот способ жизни, который мы с мамой вели. Меня обвинили, просто поддавшись стереотипному мышлению. Хотя…
Чего ещё мне стоило ожидать? С тех пор меня громогласно окрестили «вошкой». И с этим прозвищем я жила до самого окончания школы. Если все прежние насмешки не задевали меня, то это словечко я запомнила на всю жизнь. И до сих пор, вспоминая эту форму оскорбления, мне становится не по себе. Не потому что обидно, а потому что неправда. Потому что не я была виновницей. Я думала, что за лето после четвертого класса все забудут об инциденте. Но я ошибалась. Возможно, сами дети и забыли бы, нашли бы новые весёлые словечки, но им не позволили забыть…
Лето я проводила в родном городе. На тот момент я ещё ни разу не видела моря, не добиралась никуда, откуда не смогла бы вернуться пешком. Так что чаще всего меня можно было найти в парке у небольшого пруда с книгой в руках. Там я и встретила свою одноклассницу, которой тоже не повезло застрять в городе. Она была явно расстроена тем, что её родителям не дали отпуск. Но вместе с горестью и одиночеством в ней будто проснулась человечность. Школьная задира, что чаще всего насмехалась надо мной сильнее прочих, отнеслась ко мне неожиданно положительно. Её звали Наташа. Она подошла ко мне сама и представилась, будто мы и не учились до этого вместе четыре года. Я была удивлена, насторожена и рада одновременно. Прежде никто из «нормальных» детей не заговаривал со мной вот так запросто с доброжелательностью и без опаски. Наташа спросила о том, какую книгу я читаю, а услышав ответ, сильно расстроилась. Не думаю, что ей хотелось прочесть именно тот талмуд. Мне кажется, ей просто стало не по себе от очередного указания на то, какие мы разные. Она словно отчаянно пыталась найти тему для разговора, умаявшись отсутствием друзей. А я не знала, как ей в этом помочь, ведь тоже не могла найти между нами ничего общего, кроме возраста. Тем не менее, разговор сложился. Как-то сам по себе.
Наташа села рядом со мной на траву и принялась рассказывать мне про своего кота, а я в ответ поведала ей про приют для животных, в который часто наведывалась, чтоб помочь тамошним обитателям и заодно искупаться. Так мы и болтали про мохнатых и усатых, когда вдруг подлетела её мать.
— Наташа! – взревела она, заметив нас с приличного расстояния.
Голос её был гневным и немного испуганным. Она так кричала, что все прогуливающиеся в парке люди, стали на нее озираться.
– Немедленно отойди от этой… этой… вшивой дряни! Я итак терплю, что ты в школе вынуждена с ней в один класс ходить. Так теперь она тебя ещё и на каникулах преследует? Ни стыда ни совести!
Наташина мать продолжала вопить, уже вздёрнув дочь на ноги одним резким движением.
– Нет, ну вы это видели?! Грязная оборванка! Да как ты вообще смеешь говорить с моей дочкой?! Или ты снова хочешь её вшами заразить? Или не дай Бог ещё чем похуже?!
Я молчала, совершенно не понимая, за что на меня кричат. Более того, до этого случая меня несколько раз отчитывала мать, надо мной смеялись в школе, но никто и никогда не орал на меня вот так. Да ещё и в людном месте. Слёзы сами навернулись на глаза. Я не могла пошевелиться. Не могла заставить себя встать и убежать. Ответить что-то этой крикливой дамочке я не могла и подавно.
— Ну-ка проваливай отсюда, бомжацкое отродье! – продолжала она вопить тем временем. – Нечего тебе делать в месте, где приличные люди гуляют. Возвращайся в свой бомжатник, дрянь. И не смей больше подходить к моей Наташеньке! Даже не смотри в её сторону. Поняла меня, вошка поганая?!
Я не могла кивнуть. Да я и не хотела кивать. Я была не согласна ни с постановкой вопроса, ни с аргументацией. Вместо ответа я просто сидела и пялилась на нее с полными слез глазами. Молчала и не двигалась, будто не понимая, что происходит.
— Ты что ещё и умственно отсталая? – взревела Наташина мама. – Даже на простой вопрос ответить не можешь? Как тебе только позволяют в нормальную школу ходить? – она снизила тон, очевидно, выговорившись.
А потом, подумав ещё немного, она плюнула на землю прямо рядом со мной, взяла дочку за руку и потащила её прочь. Только после того, как они покинули зону моей видимости, я разревелась в голос. Я нашла в себе силы встать на ноги. И вот так, плача, побежала домой. Мне хотелось выговориться, рассказать матери о произошедшем, но я сдержалась.
Успокоение пришло как-то неожиданно. В момент, когда я вспомнила про оставленную на траве книгу. Я остановилась, вытерла слёзы и пошла обратно. Подводить деда Борю я не собиралась. Мне нужно было вернуть ему книгу. Мама заметила моё заплаканное лицо. Конечно, она разволновалась и начала расспрашивать меня о произошедшем, но я не стала жаловаться. В тот день я лоб в лоб столкнулась с реальностью и хотела переосмыслить это самостоятельно. Мама казалась мне слишком умной, чтоб понять мои маленькие детские обиды. Не добившись от меня ответа, мама просто села рядом и обняла меня.
— Знаешь, дорогая, — сказала она, начиная нежно гладить меня по голове. – Многие считают свободой вседозволенность. И оценивают свободу деньгами, статусом, возможностями… Но на самом деле свобода в самоограничении, в умении расставлять для самого себя грани, основываясь на собственном ощущении моральной правоты. Знаю, сейчас ты не до конца поймёшь мои слова, но когда-нибудь ты осознаешь, что свободен не тот, кто имеет право обижать других, а тот, кто, имея право, ограничивает себя в его использовании.
Тогда я действительно не совсем прониклась этим выражением. Как не совсем осознала и то, для чего оно было сказано в тот конкретный момент. Но теперь я понимаю, что тогда весь остаток вечера я провела не за жалостью к себе, а за расшифровыванием маминого ребуса. А когда поняла смысл, то почувствовала себя счастливой. А вот Наташину маму мне захотелось пожалеть. Она безусловно сама была виновата в том, каким человеком себя позиционировала.
Но всё же… застрять в клетке предрассудков и злости, пусть даже построенной самостоятельно – это не самая лучшая участь. И этот постулат стал пятым знанием в моей копилке жизненных правил.
После того случая Наташа больше не заговаривала со мной. Но и травить меня в школе больше не рвалась. Я словно вообще перестала для неё существовать. Мне было интересно узнать её собственное мнение о случившемся, но я поняла, что его у неё нет, до того, как подошла с вопросом. Она, как и многие другие дети, не умела ещё понимать саму себя, слышать собственный внутренний голос. А потому просто пересказывала фразы, мысли и домыслы, услышанные дома. Она была неким рупором, через который говорили ее родители, но не она сама. С тех пор я больше не проявляла желания узнать своих одноклассников или понять их. Они стали мне неинтересны. Позже, уже в старших классах, когда некоторые из них начинали разбираться в себе, решались на подростковые бунты и шли против воли родителей, у меня был шанс найти с ними общий язык. Но пропасть между нами была уже слишком широкой для прыжка. Так что я так и осталась белой вороной в компании лебедей. Думаю, большинство из них перестало слепо презирать меня за мой образ жизни. Но и пытаться понять меня они не торопились. Я оставалась для них Вошкой. Моего настоящего имени они будто и не знали.
Школу я окончила со средними оценками. Я ни в коем случае не считала себя умнее других, но подсознательно понимала, что учителя нарочно занижают мне баллы, чтобы бомжиха не вырывала первенство у нормальных детей. Обидно мне не было. В конце концов независимые выпускные экзамены расставили все по своим местам. Я поступила в университет на бюджетную основу. И этот новый этап жизни снова перевернул всё с ног на голову. В общежитие, куда я поселилась, проработав перед этим всё лето уборщицей, чтоб заплатить за первые полгода, я вселилась непосредственно перед началом учёбы. И поразилась тому, какие на самом деле разные есть люди. У меня почти сразу появились друзья. Первокурсники дразнили меня первое время, но совсем скоро самостоятельная жизнь и вольности пленили их и им просто стало не до меня. О школьной жизни, семьях, родителях мы вообще почти не говорили. Настоящее и будущее были куда более интересными темами для разговоров. Именно на университетские годы пришёлся мой период адекватной социальной адаптации. Там были и дружба, и влюбленности, и предательства, и разочарования. Все они в итоге сыграли свою роль. Научили меня разбираться в людях и не усложнять то, что можно оставить упрощённым. Именно тогда я поняла, кем хочу быть на самом деле, чем хочу заниматься всю оставшуюся жизнь и каким хочу быть человеком. Я нашла подработку и начала активно помогать маме материально. Спустя некоторое время я даже смогла снять ей комнатку в подобие коммуналки. Она уговаривала меня не делать этого и сосредоточиться на себе. Но, честно говоря, я не могла спокойно спать в своей постели, когда знала, что мама по-прежнему ночует на улице. Это не давало мне покоя. И пусть мне казалось, что я поступаю эгоистично, заставляя маму изменять её принципам, отрывая её от привычного быта, принуждая поменять всю её жизнь. Но в то же время я чувствовала это своим долгом. Вскоре она смирилась и перестала сопротивляться моей помощи. До сих пор не знаю, было это для нее благом или проклятьем…
Из университета я вышла дипломированным психологом. И не раздумывая отправилась искать работу по детским домам, школам и другим государственным учреждениям. В то время помощь другим представлялась мне именно в такой форме. Следующие четыре года я проработала в приюте для детей, где помогала сиротам справляться с их утратами, учила их не закрываться от общества и любить жизнь. Лучшей благодарностью для меня было видеть их счастливыми. О материальной составляющей вопроса я тогда мало задумывалась. А потом меня будто осенило, что я могу сделать больше. Я получила второе образование и всерьёз углубилась в изучение темы благотворительности. Самым тяжёлым был поиск спонсоров, но каждый раз, натыкаясь на стену, я вспоминала своё второе жизненное правило: на пути к цели ни одно постороннее мнение или косой взгляд не имеют никакого значения. Я брала себя в руки и снова шла на штурм. К тридцати годам я смогла, наконец, оформить все бумаги, арендовать помещение, нанять сотрудников и открыть свой благотворительный фонд. Теперь я могла помогать куда большему объему людей. К моему величайшему удивлению мама проявила интерес к моей деятельности и даже вызвалась работать у меня в конторке. Я всегда знала, что она далеко не глупый человек, но даже не подозревала о том, кто она по профессии и есть ли у нее вообще образование. Оказалось, что моя мама отличный менеджер, который почему-то прятался все эти годы от большого и страшного мира за поношенным пальто и картонным настилом. На очередной поток вопросов она лишь ухмыльнулась, снова оставив меня в неведении. Я не стала настаивать. Она имела право на тайны. Главным было то, что она наконец решилась вылезти из своего кокона и вернуться в общество. Фонд поставил в приоритет помощь бездомным. Мы организовывали для них приюты, общественные столовые, снабжали одеждой и питанием. Многие из них оказывались на улице не по своей воле. У многих были проблемы с документами и полицией. Мы помогали им разобраться с проблемами, предоставляли им юридическую помощь. Руководить всем этим мне помогала мама. Общение с самими бездомными не было для меня в новинку. Большинство денежных переводов поступали на счёт без моего участия благодаря работе технарей, рекламщиков, копирайтеров и других специалистов своего дела, привлекающих обычных людей к проблеме и работающих над проектами. А вот разговоры с зажиточными благодетелями, желающими внести весомый вклад, были для меня адом. Каждый раз на таких встречах мне казалось, что на меня смотрят сверху вниз, что меня оценивают, как товар на полке. И это безумно раздражало. Я затыкала гордость, что как-то сама воспиталась во мне за все эти годы, и натягивала на лицо улыбку. Полу-вежливые разговоры, полу-искренние предложения и вопросы о том, как наша организация связана с прессой и узнают ли о щедром пожертвовании широкие массы. Конечно, я знала, что если денежный мешок вкладывается в помощь обездоленным, то хочет получить за это свою долю славы и одобрения, но не думала, что об этом будут говорить вот так прямо, даже не пытаясь притвориться добрыми самаритянинами. Хотя, может, и лучше, что вопрос поднимался вот так. Притворство вдогонку за эгоистичным желанием выставить себя хорошими в глазах общественности я бы точно не вынесла. А потом появился ОН.
Прозвучит, наверное, как глупая фраза из дешёвой мелодрамы, но я сразу поняла, что он не такой, как все. И нет, я говорю не о любви с первого взгляда. С первого взгляда я вообще решила, что он издевается. Максим пришёл ко мне в офис в обычных джинсах и летней рубашке без видимого на ней бренда. Обычно ко мне приходили люди в костюмах. Иногда в одежде повседневного стиля, но по ней было видно, что стоит она примерно столько же, сколько я зарабатывала за год. А Максим…
Он сел напротив меня и закинул ногу на ногу с такой самоуверенностью, словно был не в потёртых кедах, а в дорогущих туфлях стоимостью в пару самолётов. Он назвал сумму и сразу попросил, чтоб об этом переводе никто не узнал. Даже в отчётности попросил записать его, как анонимного дарителя. Я была поражена. Такие экземпляры мне ещё не встречались. А он сидел и сверлил меня взглядом, словно не понимая, в чем заминка и почему я смотрю на него, как на инопланетянина. Для меня он и был инопланетянином. Был и, наверное, остаётся до сих пор. На тот момент, хоть я и могла сказать, что добилась успеха, я всё ещё снимала комнату. Даже не квартиру, а комнату. Через мои руки проходили большие деньги, но я не видела никакой необходимости брать себе больше, чем мне было действительно необходимо. Определенный процент от всех сумм, разумеется, шёл на заработные платы, аренду и прочие нужды фонда. Я всегда старалась достойно распределять эти средства между сотрудниками. Но себе самой я выделяла не то, чтобы столько же, а даже меньше, чем среднему работнику.
Максим, первое свидание с которым состоялось сразу же в день нашего знакомства, был удивлён этим фактом. Ему казалось это несправедливым. Он был довольно успешным бизнесменом, но не любил транжирить деньги на статусные вещи. Тем не менее, хоть он и разделял моё понимание жизни без излишеств, он утверждал, что каждый человек достоин вознаграждения за свой труд, соизмеримого затраченному ресурсу. Впоследствии именно Максим научил меня здоровому эгоизму. Я не начала начислять себе зарплату в разы выше прежней, но поняла, что я заслуживаю чуточку большего. Поняла, что имею право на отпуск, на какие-то путешествия, на покупку того, что мне хочется. Именно благодаря его вмешательству в свою жизнь я научилась ценить своё время и умело его распределять. Я перестала жить помощью другим людям. Это всё ещё было приоритетом, но я поняла, что если продолжу в том же духе, то просто сгорю. Так что я вспомнила о былых хобби, об увлечениях, о простом человеческом безделии.
Раз в неделю мы с ним непременно устраивали совместный выходной, когда отключали рабочие телефоны и просто прокрастинировали, наслаждаясь обществом друг друга.
Именно в один из таких дней со мной связалась одна из бывших одноклассниц. Та самая Наташа, чья мать накричала на меня в парке летом после четвертого класса. Она написала мне о встрече выпускников. Оказалось, прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как мы закончили школу. Весь класс собирался явиться на встречу в полном составе. Для воссоздания выпускного снимка не хватало только меня. Не знаю, кто на самом деле вспомнил о моём существовании и кто на самом деле решил меня пригласить. Возможно, это была сама Наташа, а возможно, она просто выполняла чью-то просьбу. Но так или иначе, я решила пойти. На меня вдруг накатил приступ странной ностальгии. Мне захотелось увидеть родную школу, пройтись по старым коридорам, поблагодарить учителей за все те знания, которыми они меня одарили. И я сказала, что приду…
Максим посмотрел на меня с львиной долей скептицизма. Он знал всю историю моей жизни. И о школьном периоде в том числе. Он искренне недоумевал, зачем мне вообще нужно идти в место, где я никогда не чувствовала себя счастливой. Но когда я объяснила ему свою позицию, он все же снисходительно кивнул и даже согласился пойти со мной, заявив, что без него я не буду выглядеть достаточно счастливой. В нужный день мне пришлось приехать к назначенному времени в одиночестве, так как у Максима затянулась рабочая встреча. Направляясь к актовому залу, я испытывала давно забытое чувство тревоги. Той детской необъяснимой опаски о неизведанном. Я не знала, что меня ждёт, какие люди меня встретят и как будут со мной общаться. За последние годы я здорово привыкла к уважительному тону и не была уверена, что сдержусь, если надо мной снова начнут подшучивать. А ведь они начали. Сперва меня вообще не узнали, но стоило мне представиться, как старая кличка «Вошка» тут же вернулась на прежнее место, основательно ко мне прилипнув. Я хотела было возмутиться, грубо ответить, поспорить, что-то предпринять. Но потом… я обвела взглядом бывших одноклассников и снова, как и много лет назад, задалась вопросом «А зачем?». В их глазах не было того, что я хотела увидеть. Казалось, они так и не нашли то самое собственное я. Казалось, они так и не поняли самих себя, да и жизнь в целом. В них словно всё ещё горели отголоски родительских учений. Может, они так и не смогли выбраться из паутины предрассудков, а может, прожив столько лет, пришли к тем же выводам.
Единственной, кто смотрела на меня с неким извинением, была Наташа. Ей явно было неловко за всё глупые хихиканья друзей. Я не стала ничего говорить, как и в детстве. Я вздохнула и села на один из стульев, решив просто дождаться учителей, чтоб сказать им слова благодарности. На меня обращали не слишком-то много внимания и я была этому рада. Одноклассники наперебой обсуждали свои профессии, заработные платы и успехи. Им было действительно важно знать, что именно они самые достойные, самые востребованные и самые богатые. Мне казался этот парад нелепых хвалебных од самим себе дико глупым, но кто я такая, чтоб осуждать притворство «нормальных» людей? Все они выглядели, как на парад. Девчонки в платьях с боевой раскраской, мужчины – в самых дорогих шмотках и с самыми крутыми часами на запястьях. Они хвалились друг перед другом всем, что приходило им на ум: от страны, в которой провели последний отпуск, до школьных оценок детей, от количества посещений спортзала в неделю до волшебных умений вторых половинок. Видимо, не поделив место на Олимпе, двое из моих одноклассников в итоге затеяли ссору и подрались, повалившись на пол. Я смотрела на все это с недоверием и опаской. Происходящее казалось нереальным. Вроде взрослые люди…
Я встала со своего места, осознав, что пришла совершенно напрасно. Если все эти люди так и не изменились за столько лет, то и к учителям идти с искренней благодарностью лучше не стоит. Наверняка, они лишь осмотрят оценивающим взглядом и насмешливо поведут бровью, поняв что я так ничего и не добилась, раз на мне нет ни одного золотого украшения. В последний раз пройдя по коридорчику к выходу, я наткнулась на Максима. Он держал в руке телефон, явно собираясь мне звонить, чтоб я объяснила ему как найти актовый зал. Я обняла его и улыбнулась.
— Планы меняются, — решительно сказала я. – Поехали домой. Здесь делать нечего.
Мы вышли из моей старой школы. Я ни разу не оглянулась. В этот момент я окончательно поняла для себя последнее правило: счастье не любит лишних глаз.
0 Комментарий